Леонид Юзефович: Дух империй долговечнее, чем они сами

Один из самых титулованных писателей современной России Леонид Юзефович больше всего любит на материалах истории осмысливать современность, потому и своё творчество называет «реконструкцией». За эту «реконструкцию» он уже дважды становился лауреатом премии «Национальный бестселлер» и трижды – «Большая книга».

Даты

1947 – родился 18 декабря в Москве

1970 – окончил филологический факультет Пермского университета

1975 – стал школьным учителем истории

1977 – литературный дебют: повесть «Обручение с вольностью»

2009 – лауреат «Большой книги» за роман «Журавли и карлики»

2021 – в третий раз получил «Большую книгу» (за роман «Филэллин»)

– Так где всё-таки захоронено сердце императора Александра I, Леонид Абрамович? В вашем романе «Филэллин» оно оказывается погребено в Греции, и многие читатели приняли это за чистую монету. Вы сознательно вводите их в заблуждение?

– Нет, конечно, просто я придумал такой миф, выражающий тайную любовь царя к Греции. Этот миф не противоречит обычаям и настроениям той эпохи, эпохи романтизма. Отдельно от тела были погребены сердца Байрона и Шопена, да и о сердце Кутузова существовала точно такая же легенда. Её опровергли только в советское время. В неё верили больше столетия, значит, считали это вполне допустимым.

Если бы Александр I действительно завещал захоронить своё сердце в Греции, тут не было бы ничего невероятного. На самом деле сердце вместе с телом погребено в усыпальнице Романовых – Петропавловском соборе. Мой вымысел – в пределах дозволенного. Ведь художественная литература, как известно, рассказывает о том, чего не было, но могло бы быть.

Есть ли историческая правда

– Вы когда-то преподавали историю в школе. Ещё несколько лет назад все было профессиональнее, сегодняшняя история – это сборник легенд, которые иногда к исторической правде не имеют отношения, согласны?

– История всегда мифологизируется, вопрос в степени этой мифологизации. Государство неизменно стремится «приватизировать» историю – так было и будет во всех странах и национальных сообществах. Я отношусь к этому со смирением и считаю, что тут важно удержаться на грани здравого смысла. Профессиональные историки склонны по-разному трактовать одни и те же факты, но обилие таких истолкований вызывает растерянность у обычных людей: им кажется, что от них что-то скрывают, что есть какая-то одна, «самая главная» историческая правда. Другой полюс – история не как наука, а как идеология с утверждением единственной истины и осуждением оппонентов как еретиков. Раньше наши школьные учебники истории отличались взвешенностью и старались избегать крайностей, но не уверен, что и сейчас дело обстоит так же. Впрочем, не знаю. Я давно не преподаю в школе.

– Но есть ведь пределы терпимости?

– Считаю, что да. Государство может влиять на содержание школьных программ, но оно не должно вмешиваться в академическую науку.

– В вашем документальном романе «Зимняя дорога» рассказывается о героях двух противоборствующих сторон Гражданской войны, и в финале выражается надежда на возможность примирения. Это реально?

– Мы видим, что примирения не произошло и в ближайшее время не произойдёт, но такие попытки были. В 2018 году потомки белого генерала Анатолия Пепеляева и красного командира Ивана Строда, главных героев «Зимней дороги», встретились в Якутии, в местности Сасыл-Сысыы, где сражались их предки, и пожали друг другу руки. Это стало возможным благодаря усилиям главы Палестинского общества Сергея Степашина и архиепископа Якутского и Ленского Романа.

– Вы присутствовали при этом историческом событии?

– Нет, я побывал там двумя годами позже. Сасыл-Сысыы – поразительное место, очень сильное производит впечатление, но туда сложно добираться. От Якутска двести километров на восток, из них всего сорок заасфальтированы, и две паромные переправы, через Лену и Амгу. Сейчас правительство Саха (Якутии) выделило средства на консервацию и реставрацию тех строений, которые там сохранились с 1920-х годов. На те же цели я отдал часть премии «Большая книга», которую получил в 2021 году за роман «Филэллин».

– Почему ваше документальное произведение поэтически называется «Зимняя дорога»?

– Это просто цитата из дневника генерала Пепеляева. В Новосибирске, в архиве ФСБ, хранится его следственное дело, в нём я нашёл написанные им стихи, которые, кроме меня и следователей ГПУ, никто не читал. И ещё – личный дневник. Он написан карандашом, с множеством сокращений и трудно поддаётся прочтению. Тем не менее я его прочёл и большую часть опубликовал в своей книге. Среди этих записей есть и такая, сделанная во время 600-километрового отступления по снежной тайге от Якутии к Охотскому морю: «Теперь вся моя жизнь предстаёт передо мной, как эта длинная-длинная зимняя дорога». Название моей книги – это метафора жизни моих героев.

– Расскажите про шашку Пепеляева, которую начальник охраны Бориса Ельцина, Александр Коржаков, пытался подарить Майклу Джексону.

– По словам сына Пепеляева, Всеволода Анатольевича, эта шашка принадлежала его отцу. Я переписывался с ним, когда он уже глубоким стариком жил в Черкесске. Он проследил историю этой шашки, которую Коржакову подарили в Чите, и пришёл к выводу, что она принадлежала генералу, его отцу. А потом я сравнил эту шашку с той, которая присутствует на самой известной фотографии Пепеляева, и по форме эфеса понял, что Всеволод Анатольевич ошибся, это две разные шашки. Куда делась та, что принадлежала его отцу, мы не знаем. А эту у Майкла Джексона отобрали наши таможенники.

Они не чтут Суворова, мы – Мазепу

– Ваши книги часто экранизируют. Всегда ли удовлетворены тем, что видите на экране?

– Не всегда, но нередко. Мне нравится, как Алёна Демьяненко экранизировала мой роман «Казароза», а Сергей Снежкин – повесть «Контрибуция». Роман «Костюм Арлекина» (в первом варианте – «Ситуация на Балканах») был экранизирован дважды, первый раз – в 1991 году под названием «Сыщик петербургской полиции». Это последний фильм Свердловской киностудии и один из последних советских фильмов.

Режиссёр Виктор Кобзев снял чудесную картину с замечательными актёрами. Сыщика Путилина сыграл Пётр Щербаков. Он был очень известен, сыграл множество ролей в разных советских кинофильмах, но, как он сам сказал мне на съёмках, это была его первая главная роль в кино. Она же стала для него последней – Пётр Иванович умер вскоре после того, как фильм вышел на экраны...

– Ваша серия романов о сыщике Путилине напоминает многим читателям акунинского Фандорина, но вы же написали их раньше, чем Акунин?

– Два из трёх – да, раньше и раньше напечатал, но вот известными они стали уже после того, как приобрели известность романы Бориса Акунина. Мода на ретродетективы, действие которых происходит в XIX веке, началась с его лёгкой руки. Фандорин проторил дорогу другим подобным героям, в том числе моему Путилину.

– Правда, что ваша любимая страна – Монголия?

– Ну, это всё равно что спрашивать про любимого писателя. Даже и не писатель, а просто человек, любящий литературу, не способен назвать какого-то одного. Так же и здесь. Да, мне интересна Монголия, как всё, с чем мы сталкиваемся в возрасте наибольшей восприимчивости. Я попал в Бурятию и в Монголию молодым лейтенантом, а все места, с которыми мы были связаны в детстве и юности, остаются важны для нас на протяжении всей жизни.

– Чингисхан – национальный герой Монголии, но для Руси он стал кровавым завоевателем...

– Стоп-стоп, сам Чингисхан до Руси не дошёл, он умер раньше, чем началось монгольское нашествие на русские земли. Если, конечно, битву на Калке не считать его началом... А так-то многие исторические фигуры для одних народов – герои, для других – жестокие завоеватели, предатели...

Могут ли поляки любить нашего Александра Суворова, который жестоко подавил польское восстание и штурмом взял Варшаву? Или Богдана Хмельницкого, чьи казаки уничтожали польское население? Могут ли русские почитать гетмана Мазепу, которого украинцы считают героем борьбы за национальную независимость? Или преклоняться перед Тамерланом, как это делают современные узбеки?

Подобная двойственность существует и в пределах одного народа. Скажем, рязанский князь Олег в интересах своего княжества не присоединился к Дмитрию Донскому перед Куликовской битвой, напротив – собирался заключить союз с Мамаем, а потом напал на возвращавшихся с Куликова поля московских ратников. Несмотря на это, в Рязани его чтят, на одной из главных городских площадей стоит ему памятник. Никто не возмущается.

Точно так же не стоит требовать, чтобы украинцы предали анафеме Мазепу, узбеки снесли памятники Тамерлану, а поляки полюбили Хмельницкого и Суворова. Каждый народ и даже локальная общность внутри одного народа имеют право на свою версию истории. Монголы не исключение. Для них Чингисхан не кровавый завоеватель, а создатель одной из величайших мировых империй. Сегодняшние монголы – мирный буддийский народ, но «потрясатель Вселенной» и его ближайшие потомки входят в их национальный пантеон.

– Как на духу: предопределённость истории существует?

– Это вопрос, на который каждый отвечает сам. Лично мне хотелось бы верить, что судьба существует не только для отдельных человеческих особей, но и для народов и государств, но вряд ли это так. Думаю, предопределённость в историю вносим мы сами, причём задним числом. Один из героев моего романа «Филэллин» говорит: «Мы склонны считать неизбежным то, чего не удалось избежать».

– Нет ощущения, что писателю хорошие книги диктует некто свыше?

– Есть замечательные строчки А. К. Толстого: «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель! / Вечно носились они над землёю, незримые оку...» Мне очень нравятся эти стихи, но я не сторонник подобного взгляда на литературу. А вот вдохновение, по-моему, вещь вполне реальная. Оно возникает не с бухты-барахты, а в процессе работы. Вдохновение – счастливая встреча интуитивной и рациональной части нашего сознания.

Можно и остановиться

– Можно ли написать роман на материале сегодняшних событий? Такой, чтобы читатели были потрясены?

– Если говорить обо мне, то играет роль возраст восприимчивости. Он редко продолжается после пятидесяти. Ты не можешь воспринимать мир, как молодые, у тебя происходит оскудение эмоций. Невольно сужается кругозор, твой личный горизонт начинает охватывать только родных людей, только проблемы твоей профессии, твоего города, твоего дружеского круга.

Хотя, конечно, «роковые минуты» истории, как сейчас, мы и в старости переживаем очень остро. Даже, может быть, острее, чем молодые... Молодых отвлекает своя собственная частная жизнь, а у стариков этой частной жизни остаётся не так уж много. Тем не менее написать сильный роман о ещё не остывшей современности трудно даже молодому человеку. Роман требует не только фиксации жизни, но и её осмысления, а для этого должно пройти какое-то время – и для самого писателя, и для читателей тоже.

– Но ведь у вас наверняка есть творческие планы?

– Ну, какие там планы! Не хочу смешить Бога... Если что-то напишется, буду рад, нет – я уже достаточно написал, можно и остановиться.

– Вы читаете каких-то современных авторов?

– Конечно. Писатель, не читающий своих современников, должен смириться с тем, что и его самого читать не будут. Хороших писателей в России сейчас немало. Стоит ли перечислять известные имена? Лучше я назову одно новое для большинства читателей имя – Сергей Зацаринный из Сызрани. Пишет он давно, но первая настоящая книга выходит у него только теперь. Зацаринный написал три очень любопытных по фактуре исторических детектива, действие которых происходит в Средние века – и не где-нибудь, а в Золотой Орде: «Пустая клетка», «Шведское огниво», «Венгерская вода», это трилогия.

– Публикация своих произведений в соцсетях не мешает писателям в продвижении книг?

– Нет, даже помогает. Но мне кажется – и в этом я согласен со Стивеном Кингом, – нельзя никому показывать недоделанную работу. Даже если глава закончена, но вся книга – ещё нет, не стоит эту главу публиковать. Иначе, как мне видится, в тексте образуется что-то вроде дыры, через неё уходит скрытая в нём энергия. А если книга готова и ты ждёшь издания или ищешь издателя, тогда уже можно публиковать куски из неё. Возможно, впрочем, это всего лишь моё личное суеверие, и мои коллеги вправе над ним посмеяться.

– Писали, что вы помогали Российской армии в начале СВО?

– Нет, речь идёт о событиях более давних. Я двадцать лет знаком с Захаром Прилепиным, которого считаю прекрасным писателем, и в 2015–2017 годах, когда он возил гуманитарную помощь в Донбасс, перевёл ему довольно крупные, по моим понятиям, суммы на продукты и лекарства для пострадавших от войны жителей Донбасса. На что именно были потрачены эти деньги, я не знаю. Я доверял Захару, и мне не приходило в голову требовать у него отчёта.

– У нас в стране много имперцев, которые мечтают восстановить Россию в границах СССР. Поддержка СВО связана с этим имперским чувством?

– Отчасти – да, наверное, но оно непродуктивно. Строители империй это понимали, а наши современники – не всегда. Когда-то Китай тоже был империей. Разные народы в ней не слишком любили друг друга, тем не менее как-то уживались. А вот когда в 1911 году произошла Синьхайская революция и Поднебесная империя превратилась в национальную Китайскую республику, монголы и тибетцы немедленно объявили о своей независимости.

В империи даже умеренно националистическая идеология не может быть главенствующей. Вспомните: в СССР были плакаты, посвящённые дружбе народов, и на них женщины и мужчины, символизирующие советские республики, изображались в своих национальных костюмах. А в центре стоял русский – и он был не в косоворотке и сапогах, а в пиджаке и ботинках. Этим подчёркивалась его нейтральность.

Тот народ, который объединил вокруг себя другие народы, должен быть равнодействующей силой – тогда его первенство среди них не воспринимается как власть над ними. Это и есть имперское сознание, на котором можно построить империю. На одном только имперском чувстве – нет.

– Но империи все равно распадаются?

– Они и распадаются, и воссоздаются в других формах. Дух империй более долговечен, чем они сами. Римской империи давно нет, но латынь осталась, а римские законы, римское политическое устройство, римская архитектура входят в состав нашей сегодняшней жизни. Парадокс? Не думаю. Просто жизнь.