Максим Аверин: Наличие ума и юмора у человека – большая удача

С Максимом Авериным, замечательным актёром театра и кино, мы встретились и поговорили в гримёрке в Театре Сатиры, где он служит. Впрочем, кроме Сатиры, Аверин играет и в других театрах – например, сейчас в самом разгаре репетиции булгаковского «Бега» в «Ленкоме», не за горами премьера «Онегина» в бывшем «Гоголь-центре, а теперь Театре Гоголя.

Даты

1975 – родился 26 ноября в Москве

1997 – поступил в труппу «Сатирикона» под руководством Константина Райкина

2008 – участвовал в шоу «Звёздный лёд»

2018 – стал доверенным лицом Сергея Собянина на выборах мэра Москвы

2021 – назначен худруком Сочинского концертно-филармонического объединения

– Шёл пешком до театра с Чистых прудов. Обожаю гулять по московским бульварам, но не так быстро, как сейчас, – я выжат как лимон, а мне ещё репетировать, – улыбается Максим своей знаменитой обаятельной улыбкой.

– Скажите, а это круто ощущать себя знаменитым?

– Если вы думаете, что я вам сейчас процитирую пастернаковское «быть знаменитым некрасиво»…

– Нет, зачем. Я искренне интересуюсь.

– Знаете, было бы куда хуже, если бы выходил я на сцену, а в зале никто меня не узнавал. Скажу честно, известность даёт мне возможность выбирать интересную работу, и значит, работать с большим удовольствием. Мне нравится, что я могу работать там, где мне интересно. И что во многом благодаря ей, я объездил весь мир. Правда, вот сейчас я не могу поехать ни в Америку, ни в Европу – санкции (смеётся).

– А за что?

– За то, что люблю свою страну. Глупость правит миром – и это ужасно. А запреты – это именно глупость. Как, например, запретить музыку Чайковского или переименовать «Русских танцовщиц» Дега в «украинских». Но когда-нибудь люди очухаются. И посмотрят по сторонам и вверх. И меня ещё спрашивают – а как это я в метро езжу спокойно? А что беспокоиться-то? Все же уткнулись в свои телефоны, и больше ничего не видят.

– А вы ездите в метро?

– И довольно часто. Особенно когда за один день надо успеть и на съёмку и на спектакль, и нельзя попадать в пробку. Но машину я люблю водить. Я очень редко бывают один, поэтому машина для меня это счастье – сел, включил любимую музыку, сидишь, думаешь…

Счастливый трагик

– Максим, вы, безусловно, звезда экрана, но и в театре у вас замечательные роли. Вы играете Платонова по Чехову, в «Лесе» Островского, вы всего Шекспира переиграли, парочку лермонтовских Арбениных... К кому из своих героев вы сегодня чаще возвращаетесь мыслями?

– Вот сегодня вечером буду играть «Лес» Островского. И буду возвращаться к своему Несчастливцеву. Потом будет «Маскарад», и я буду возвращаться к Арбенину. Кстати, я всегда говорил, что Арбенин – это русский Отелло. Я возвращаюсь всегда к тому, что будет сегодня вечером. Я действующий игрок! А играю я каждый день. Вчера одна история, сегодня другая, завтра третья. И все мои роли для меня важны, я их люблю, а если бы не любил, я бы этим не занимался.

В общем-то, я в таком возрасте и, наверное, положении, когда всё-таки уже играешь то, что является неким отражением внутреннего мира, мыслей, чувств. Слушайте, ну это же просто какой-то невероятный подарок судьбы – быть счастливым в Несчастливцеве! Это другой взгляд на эту роль.

– Традиционно он трагик ведь?

– Да-да. А в последнее время его почему-то всё время играют по схеме «мы артисты, наше место в буфете». А там у Островского поэзия! Так что мне повезло, что режиссёр поставил такую задачу.

– Имея в виду вашего счастливого трагика Несчастливцева даже глупо спрашивать вас о вашем актёрском амплуа.

– Мне кажется, что амплуа не существует. В наше время деление на амплуа «герой», «социальный герой», «герой-любовник», «комик» или «резонёр» устарело. Сегодня артист должен уметь делать всё! Быть трагичным и в комедии, как говорила Раневская. И наоборот, в трагедии искать юмор. Мне кажется, таков жанр современности.

Я фанат Туминаса

– Русского Отелло Арбенина вы играли дважды – в «Маскараде» у Константина Райкина и вот сейчас в Театре Сатиры, где он абсолютно бессловесный.

– И несмотря на то что он бессловесный, это всё равно очень поэтический спектакль, согласитесь. Да, нынешний мой Арбенин из одноимённого спектакля, поставленного при поддержке Фонда «Искусство, наука и спорт», наделён исключительно языком пластики. Учитывая, что на свете уже был Чарли Чаплин, сделать после него что-то исключительное – задача фантастическая. Я сначала боялся, потому что эта роль была для меня, актёра говорящего, творческим вызовом. Но когда мы начали репетировать, слова уже были и не нужны. Несмотря на то что я, конечно, обожаю лермонтовский «Маскарад». И считаю его одним из величайших поэтических произведений.

– А «Маскарад» Туминаса вы смотрели?

– О, конечно! Раз пять. Я фанат Туминаса. Я считаю, что «Война и мир» Римаса Туминаса в Театре Вахтангова – это просто грандиозный спектакль. А какой прекрасный спектакль «Евгений Онегин»! Литовец Римас Туминас сделал очень русский спектакль, в котором угадан пушкинский юмор и пушкинская лёгкость. Там нет перегруженности.

И знаете, самое что интересное? Самый лучший спектакль по нашей классике я видел совершенно не у русской труппы. Помню, как много лет назад итальянский театр привозил к нам «Ревизора». И это был лучший «Ревизор» в моей жизни – просто лучший. Если многие наши режиссёры стремятся в Гоголя «вчитать» что-то от себя, то этот спектакль был лёгкий и ясный.

– По сети ходит список «нежелательных» актёров, режиссёров и писателей. Так вот там и Туминас, и Серебренников и Крымов, гений театра наших дней. Как вы к этому относитесь?

– Никак не отношусь. Там, где принимаются такие решения, я не присутствовал. Пройдёт время, и всё встанет на свои места. Это всё равно как сносить памятники – ну, это глупо. Я никогда не забуду, как на вахтанговской сцене играл мой педагог Владимир Абрамович Этуш, всё это в моём сердце останется уже навсегда.

Не могу играть про коммуналку

– Максим, ещё о ваших героях – о чеховском Платонове. Мне кажется, что сегодня постановщики и актёры понимают Платонова как неудачника. А у вас он какой, Платонов?

– Неудачника? Да ну бросьте. Он просто человек, который не вписался в концепцию окружающего его социума. Это да. Но почему неудачник? Он человек большого ума, его любят женщины, – в чём же здесь неудача? Он как бы опередил своё время – абсолютно горе от ума. Но какой же он неудачник?

Мне видится, что вся проблема Платонова только от его ума и неспособности подстроиться под те условия, которые выдвигает общество. Он просто в них не вписывается, потому что масштабнее, чем все те люди, которых беспокоит только шахты. Мне кажется, наличие ума и юмора у человека – это уже большая удача.

– Это у нас-то? У нас это часто только мешает. Чацкого давайте вспомним.

– Вот, кстати Чацкого я ещё не играл.

– А кого бы вы и не стали играть? Кого ненавидите или кто вам неинтересен?

– Хм. Пожалуй, не кого, а что. Я не приемлю мат на сцене. Вот я бы не стал играть многое из, так сказать, современной драматургии, которую мне присылают в больших количествах. А я не могу это даже читать. Это что-то из жизни насекомых. Плоско всё, и ни про что.

Я не могу играть про коммуналку. Я должен летать, понимаете? У меня вот есть мечта – сыграть Мюнхгаузена. Я думаю, что герой, вытаскивающий сам себя из болота, – олицетворение времени. Такой герой людям нужен. Более того, я вообще олдскульно считаю, что задача театра возрождать душу. Не учить, Боже упаси! Возрождать. Спасать. Окрылять. Давать надежду. Понимаете?

Вот мы играли в Театре Сатиры «Опера нищих» (по мотивам пьесы 1727 года Джона Гея) – сложный для восприятия, жёсткий и трагический спектакль. Но я всё равно играл про свет в конце. Всё равно только так нужно – искусство не имеет ни географии, ни принадлежности, оно единственное спасение человека.

Поэтому я не могу играть про насекомых, понимаете? И мат мне не нужен. Хотя, есть даже актёрское упражнение: на репетиции задача легко достигается, когда ты её подмасливаешь матом. Но без него мне гораздо интереснее. Мне очень интересно сейчас репетировать булгаковский «Бег» в «Ленкоме». Его ставит Саша Лазарев, и премьера будет в феврале. Сколько лет прошло, а этот текст все тот же бриллиант.

«Купи штаны, Чарнота!»

– Бриллиант, конечно. Чем закончит ваш генерал Чарнота в этом спектакле? Вы же помните, что он Хлудову говорил в финале – «Ты Россию проиграл. Езжай, тебя там расстреляют. А я остаюсь».

– Я не согласен, криминала там нет, там есть необъятная русская душа, понимаете… Мне этим и близок Чарнота – потому что живёт в нём этот кураж: «Купи штаны, Чарнота!» – кураж, витальность и какое-то весёлое отчаяние. И при том, что спектакль абсолютно актуален, это вечная актуальность, и мы делаем абсолютно классическую постановку, без передергиваний, без сиюминутности. Выдающиеся произведения несут в себе какой-то общечеловеческий код и в этом их неоспоримая уникальность. И мой персонаж, генерал Чарнота, заканчивает абсолютно классически – он дальше пошёл.

Понимаете, его человеческая трагедия в том, что генерал, который привык сражаться, вынужден привыкнуть жить «тараканьими бегами» в широком смысле слова, и неважно, белый или красный это генерал, но вдруг он стоит на рынке и торгует игрушками. Представляете, какое отчаяние должно было произойти внутри, когда рухнул фундамент этого сильного человека! Такое отчаяние может вынести только русская душа.

– А кто вместе с вами играет в «Беге»?

– Хлудова играют Игорь Миркурбанов и Дмитрий Гизбрехт. Анна Якунина играет Люську, Иван Агапов и Андрей Леонов – Корзухина, а ещё там много молодёжи. Этот спектакль вообще очень ленкомовский по духу, с захаровскими нотками и красками. А у меня, знаете, какая-то кармическая связь с «Ленкомом». И Марк Анатольевич в каком-то высоком смысле мой режиссёр.

Я так скажу: мы одной температуры. Я считаю, Захаров создал необыкновенное чудо театра. Мне, увы, не привелось работать с ним, хотя это должно было произойти. И сейчас, когда шёл прогон одной из частей «Бега», я за кулисами налетел на косяк стола, ударился и ощутимо пробил голову. И тут я поднимаю глаза и вижу портрет марка Анатольевича. Ну, думаю, всё понятно, с кровью вы меня взяли.

Слово «никогда» становится страшным

– «Бег» режиссирует актёр Александр Лазарев. А у вас самого есть режиссёрские амбиции?

– Есть, и я их реализую. Уже второй год руковожу Концертно-филармоническим объединением в Сочи. Работаю с коллективами музыкантов и певцов, которых в Сочи огромное количество. Я их режиссёр, идейный вдохновитель и, если хотите, объединитель. В сочинском Зимнем театре я делаю спектакли, работаю со студентами.

Режиссирую концертные программы. У нас с музыкантами взаимная подпитка, музыканты – это же сложные инструменты, к ним нужен подход. Иногда артист поёт, а я думаю: ну вроде бы хорошо поёт, да, а интересно ли – нет. Надо помочь ему, чуть-чуть направить, мы что-то меняем – и вдруг это становится очень интересным.

У меня оркестр народных инструментов, и они, представьте себе, «Щелкунчика» Чайковского виртуозно переложили на народные инструменты! Я, идя за музыкой Чайковского, написал своего «Щелкунчика», и это уже не страшная сказка Гофмана, а светлая и полная любви история для детей. Теперь я с «Щелкунчиком» и с разными оркестрами езжу по разным городам, а мой директор взял и издал книжку. Я сам никогда бы этого не сделал.

– Почему?

– Я своим наследием не очень дорожу. Я вообще не живу прошлым, ничего не собираю. Потому что каждый день у меня какая-то новая работа. Знаете, мне скучно вздыхать: ах, какой вчера был успех, – потому что мне нужно сегодня, я ещё вижу для себя перспективу, – улыбается Аверин. – и с каждой новой работой я думаю: «Это не финал моей творческой жизни».

Тут ещё, понимаете, какое дело – я не считаю театр домом, семьёй. Потому что дом – он дома. Театр – это место твоей работы. И когда в театре начинают обрастать пледиками, чашечками и говорят «какая мы чудесная семья» – это значит, у них мало, что получается в работе, это значит, человек прирос к стулу. А он должен быть конкурентоспособным. А я не хочу прирастать к стулу. Если я пойму, что я где-то не нужен, я не стану говорить: «Ах! Я здесь до конца своих дней, я умру на этой сцене», – я уйду!

– Похоже, что ностальгия вам не свойственна.

– Как ни странно. Но она накрывает меня по людям, которых больше нет рядом. Не знаю, можно ли это назвать ностальгией. Когда я вспоминаю, о том как в детстве все были живы, все были рядом, и ты был абсолютно защищён, и много прекрасного было впереди, – я грущу. А сейчас слово «никогда» потихоньку становится страшным.

– Максим, вы человек чувства или мысли?

– Скорее всего, чувства, но мысли, по-моему не могут быть без чувств. Какие-то решения я принимаю на основании эмоционального импульса. И только потом анализирую с разных сторон. Но в принципе я интуит и всегда доверяю сердцу. Мне кажется, так и надо делать. Иногда, может быть, и разумнее было бы немного схитрить, но я так не могу. Понимаете? Мне потом самим с собой в аду приходится жить. Это уже не по мне.

– Вы как-то смеялись, что таксист сказал вам торжественно: «Я ваш кумир». А кто ваш кумир, кроме него?

– Ну… когда я играл императора Петра I, я прочитал огромное количество литературы о нём, и вдруг он стал для меня кумиром. Константин Райкин – мой кумир. Я считаю его своим мастером. Я не работал никогда с Андреем Александровичем Мироновым, но он, да, мой кумир. У всех, кого я сейчас называю, какая-то невероятная душевная мощь.

В музыке мои кумиры Чайковский и Рахманинов. Одно из больших моих сожалений – то, что я бросил фортепиано и бросил заниматься иностранными языками. Безумно жалею. Мне так нравится, как Олег Евгеньевич Меньшиков на сцене садится за рояль – он же блистательно играет! Если говорить о режиссёрах, то с ходу назову Феллини. А из драматургов – Островского, в пьесах которого заключена какая-то невероятная актуальность и концентрат русской жизни. «Доходное место» – это просто точнейшее попадание в яблочко.