Саша Филипенко: «Нет братских народов, есть соседи по коммуналке»
Белорусский писатель рассказал, почему про братские народы давно пора забыть
Белорусского писателя Сашу Филипенко хорошо знают в России. Он работал телеведущим на «Дожде»* и RTVI, путешествовал по России в тревел-шоу «Ездим дома» вместе с Павлом Лобковым. В этом году у Саши в издательстве «Время» вышел новый роман «Кремулятор» о судьбе конформиста во время сталинского террора. Мы поговорили с писателем о правозащитниках, о смысле "бессмысленных" акций и о том, как живут белорусы после протестов 2020-го.
О Нобелевской премии мира
– Расскажите, пожалуйста, про белорусского лауреата Нобелевской премии мира. Кто такой Алесь Беляцкий?
– Я могу сказать простые и важные слова о том, что этот человек очень много сделал для Беларуси. И не один год, а делал это 30 лет. Офис «Весны»* находился в моём дворе, поэтому я часто видел его на улице, но стеснялся с ним познакомиться. У меня было ощущение, что передо мной Сахаров проходит. В этом же доме сверху висит вывеска «МАЗа». Мне кажется, в том, что рабочие «МАЗа» вышли на забастовку в 2020-м, во многом есть заслуга правозащитников «Весны»*.
Где-то год назад мне посчастливилось выступать с Беляцким на одной сцене. Вечером мы гуляли и много разговаривали. Тогда он сказал, что возвращается в Минск. Алексей Навальный сделал из своего возвращения политический акт. Беляцкий также бесстрашно возвращался под арест, но не делал из этого события. Меня это особенно восхищает. Это такое чуть ли не повседневное отправление в тюрьму, потому что Алесь уже сидел за свою гражданскую позицию.
– Остались ли какие-то островки правозащитного движения в Беларуси?
– За последние два года у «Весны»* прошло более 90 обысков. Кроме Беляцкого, за решёткой оказались ещё семь «весновцев». Но белорусские правозащитники продолжают работать, мониторить суды и незаконные задержания.
– Многим не понравился нарочитый символизм решения Нобелевского комитета – премии мира поделили между собой русские, белорусские и украинские правозащитники.
– Забавно, что все вокруг считают, что они лучше знают, кому должны вручать премии. Нобелевский комитет давно знает про Беляцкого, его номинировали в 2012 и 2013 годах. Такого не бывает, что человек случайно становится Нобелевским лауреатом или из-за того, что поменялась политическая конъюнктура.
У меня не вызывает никаких вопросов ни премия по литературе, ни премия мира. Поверьте, там понимают логику своих решений, почему они это делают. Я в меньшей степени знаю, чем занимаются украинские правозащитники. Но очень хорошо представляю, чем занимается «Международный Мемориал»*. Без них не было бы двух моих книг – «Красный Крест» и «Кремулятор». Работники «Мемориала»* помогли мне в поиске архивных материалов и текстов допросов. Это была работа даже не одного человека, а десятка людей, которых я бесконечно пытал своими вопросами.
– Мне вообще кажется, что правозащитники – это герои нашего времени…
– Однозначно. За сохранением памяти стоит колоссальнейшей труд и бесстрашие. Ни в коем случае не забываем про контекст. Эти люди находятся под постоянным давлением, их прессуют, лишают помещений, заводят уголовные дела, как на историка Юрия Дмитриева, который столько всего сделал для сохранения памяти в России. В частности, он обнаружил места захоронения жертв репрессий в Сандармохе и Красном бору.
«Если бы мы победили, нам не нужно было бы каяться»
– Вы как-то поделились своим наблюдением, что для русского человека признать вину – это слабость. Вам не кажется, что с памятью то же самое – помнить «неудобное прошлое» мы тоже не хотим?
– Я против обобщений. Разные есть русские. Те, кто работает в «Мемориале»*, они понимают, что репрессии на самом деле были, и хотят сохранить об этом память. А есть те, кто не хочет ничего помнить. Людям суперсложно признаться, что они в чём-то не правы.
После Второй Мировой войны немцы признали свою вину далеко не сразу. Американские социологи изучали настроения немцев. Тогда не было Facebook*, поэтому они ездили в поездах и просто разговаривали с пассажирами. Так вот, немцы далеко не сразу открыли глаза на тот ужас, который происходил, не сразу признали вину за Холокост. Первые пять лет после войны настроение было, мол, если бы мы победили, нам не нужно было бы каяться. С этими людьми вели работу, рассказывали о преступлениях их близких, друзей и соотечественников.
Прошло лет 30, чтобы у целого народа наконец пришло осознание, что нужно покаяться. Ни в России, ни в Беларуси до сих пор не отрефлексированы травмы советской истории, не говоря уже о современных событиях. Поэтому до покаяния всем нам еще предстоит пройти миллион шагов. К сожалению, это не вопрос ближайших десятилетий.
– Вы выходили на акции протеста в Беларуси и России. Есть ли какие-то отличия?
– Да, я был на протестах в Москве и в Минске, поэтому могу сравнивать. В России на самом деле супервегетарианские условия (были – сейчас не знаю). Когда в Минске мне навстречу шёл ОМОН, я тут же уносил ноги, а в Москве я даже умудрялся с росгвардейцами поговорить. Если честно, мне кажется, российское общество сейчас перепугалось немного на опережение.
– Может быть, это как раз и есть травмы прошлого?
– В Европе выходят на протесты по поводу всего и там тоже часто заметают. Это нормально выходить на улицу и выражать своё мнение, в этом нет ничего сверхъестественного. Это просто способ доносить властям, что обществу что-то не нравится. Это такой же способ, как заметка в газету. В Польше выходят женщины, когда принимается закон об абортах – вся Варшава стоит, потому что миллионы человек выходят.
Белорусы устали ждать перемен
– Как изменилось белорусское общество после протестов 2020 года?
– Сложный вопрос. Мы пережили травматический опыт. Нет точных данных, сколько людей выехало из Беларуси – по разным подсчётам от 400 тысяч до миллиона. Моей бабушке 80 лет, она не хочет никуда уезжать и каждый день живёт в тотальном страхе. В Беларуси по-прежнему каждый день проходят аресты, у репрессивной машины нет никакой логики. Скорее всего, есть норматив, что каждый день должно быть как минимум два ареста. Смысл не в том, чтобы расправиться с врагами режима, а в том, чтобы постоянно эту температуру страха в обществе поддерживать.
Белорусы совершенно точно отослали сигнал, что хотят перемен и к ним готовы. Безусловно, за 2 года все устали, потому что так хотели победы, а угодили в какой-то беспросветный тупик. Многим кажется, что в протестной деятельности и дипломатических путях достигнут потолок и сейчас нужно придумать способ, как этот потолок пробить.
– А мне ещё показалось, что белорусы стали сплочёнными – так ли это?
– Да, но сохранить эту сплочённость очень сложно, когда власти пытаются обрезать любые проявления солидарности и человечности. Но мы понимаем, что нужно держаться вместе, так как никто не сможет решить наши проблемы, кроме самих белорусов. Так же и в России – кроме россиян, никто не сможет решить их проблемы.
Недавно я выступал в Женеве, где говорил, что в России нет общества. Ко мне подошла женщина с вопросом: «Как такое может быть: люди есть, а общества нет?». Проблема как раз в отсутствии солидарности и расчеловечивании, что все живут отдельными единицами сами по себе, всем друг на друга наплевать.
Мне кажется, я наблюдаю какой-то фундаментальный кризис гуманитарных ценностей. Я не вижу предпосылок, откуда солидарность могла бы сейчас появиться, потому что на любой твой аргумент о недопустимости происходящего, тебе сразу вывалят 200 аргументов, почему ничего не изменить. А самое смешное – я помню, как в 2020-м мой мессенджер был завален советами от друзей и знакомых из России, как нужно совершать революцию и что мы делаем неправильно.
Чей русский язык?
– Вы много раз высказывались против того, чтобы Россию и Беларусь называли «братскими народами». Почему?
– Да нет никаких братьев! Я родился в русскоязычном Минске, где большинство говорит на русском языке, но у меня все рано никогда не было идеи о том, что мы какие-то братья. Русский язык не принадлежит Российской федерации. Я впервые приехал в Россию в 21 год, когда поступил учиться в СПбГУ, и я сразу столкнулся с бытовым расизмом, когда в мой адрес отпускали шутки про картошку.
Мне никогда не были близки имперские нарративы про младших братьев-белорусов. Мы не братья. Это миф. Мы просто люди, которые соседствуют в коммуналке. Это жуткое заблуждение про величие России, с которым давно пора расстаться. Вообще понятие «великая страна» в современном мире очень странное и отжившее. Тем более, когда людям в России друг на друга наплевать. Им точно не нужно думать о братьях на Украине или братьях в Беларуси, сейчас нужно думать о собственных семьях. Вы отправляете своих мужчин на фронт и вам совершенно наплевать на кровных братьев – реальных, а не мифических.
– В Беларуси родной язык в 90-х и нулевых считался оппозиционным. Но несколько лет назад повсюду появились билборды «Маё першае слова», «Смак беларускай мовы». Как обстоят дела с белорусским языком сейчас?
– Все ужасно. На днях арестовали человека, который просто разговаривал на белорусском языке на улице. Мова опять воспринимается как язык оппозиции. Невозможно издавать книги на белорусском языке. Все издательства, которые пытались это делать, разгромлены.
Эти плакаты «Першае слова на роднай мове» появились после 2014 года, когда Лукашенко испугался и ему нужно было срочно объяснить белорусам, что они белорусы. Когда он боялся, что зеленые человечки войдут к нам в 2014-м, началась мягкая белорусизация. Министр иностранных дел Владимир Макей начал ходить в вышиванке, появились ТВ программы на мове. Все вдруг вспомнили, что они белорусы.
Однако сейчас с белорусским языком катастрофическое положение, ты не можешь учиться на нем в университете. Мне посчастливилось, я учился в школе на мове, но тогда таких школ в Минске было всего четыре. А теперь закрыли все частные школы и язык планомерно уничтожается. Из-за границы мы не понимаем, в каком состоянии находится наша страна. В любом случае сложно ждать, что сейчас начнётся возрождение белорусской мовы, когда Лукашенко раз в неделю ездит на поклон к Путину.
– Как известно, Лев Толстой публиковал антивоенные статьи, но даже эти мощные слова не остановили русско-японскую войну, более того, через четыре года началась Первая Мировая. Также и Джон Леннон выкупал полосы у популярных газет и публиковал антивоенные призывы. А на Рождество он разместил огромные плакаты «War is over. If you want it» в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Торонто, Риме, Афинах, Амстердаме, Берлине, Париже, Лондоне, Токио, Гонконге. Когда его спросили, сколько это ему стоило, он ответил: «В любом случае меньше, чем стоит чья-нибудь жизнь». Если Толстой и Леннон не прекратили военные действия – значит ли это, что все эти акции были бессмысленны?
– Нет, ни в коем случае нельзя это обесценивать. Но ваши примеры показывают, что, к сожалению, писателей не слушают. Солженицын в советские времена издавался 10-миллионными тиражами. Получается, можно допустить, что 10 млн человек прочитали «Архипелаг ГУЛАГ» и ещё, возможно, передали друг другу. Что это изменило? Кто-то может прочесть «Колымские рассказы» Шаламова или «Благоволительниц» Литтела и никаких выводов не сделать. Как показала история человечества, мы постоянно наступаем на одни и те же грабли.
– А как вам позиция Аллы Пугачёвой?
– Алла Борисовна, безусловно, сделала крутой жест, она большая молодец, но переоценивать её силы тоже не стоит. Когда на выборах примадонна поддерживала Прохорова, если помните, это не сильно повлияло на итоги выборов – за него проголосовали только 7,98%. Но я ни в коем случае не обесцениваю – безусловно, это яркий сигнал. Важно, чтобы таких сигналов стало намного больше. А то, скажем, сборная России по футболу только жалуется, что их сняли с каких-то там соревнований. «Спорт вне политики» – это чушь, которую все привыкли прикрываться, чтобы не высказаться и не потерять свои тёплые места. Гораздо больше должны высказываться художники, писатели, театральное сообщество.
Про эмиграцию и роман «Кремулятор»
– Когда вы эмигрировали в Европу?
– В октябре 2020 года меня задержали в аэропорту в Москве из-за участия в белорусских протестах. Я приехал на премию «Ясная Поляна», которую в итоге получил. Сразу после этого покинул Россию, потому что иначе меня выдали бы Беларуси. Вот уже два года я не был в Минске. «Кремулятор» дописывал уже за границей. Роман вышел весной, но в России по понятным причинам не было презентаций. Мы думали сделать читку в Музее ГУЛАГа. Увы, не вышло. Люди, ответственные за эту читку, тоже покинули страну.
– Издаются ли ваши книги в Беларуси?
– Нет, ни одной. Все мои романы публикуются в российском издательстве «Время», а также в Европе. В Германии меня читают больше, чем в России. Собственно, там и тиражи больше.
*Признаны российскими властями иноагентами
**Признан российскими властями экстремистской организацией