Михаил Бородин: Это позор – уехать на заработки в Россию и вернуться с пустыми карманами

Пожар в хостеле для мигрантов на юге Москвы привёл к гибели восьми человек. Выживших спасло то, что им удалось выбить решётки на окнах.

ЧП с трудовыми мигрантами в России происходят регулярно. Условия их жизни заинтересовали режиссёра Михаила Бородина, и он снял социальную драму «Продукты 24», которую в этом году показали на Берлинском кинофестивале.

В основу фильма легли реальные события, когда 12 мигрантов из Центральной Азии в течение 10–12 лет находились в рабстве в круглосуточном магазине в спальном районе Москвы. Без паспортов и прав, женщины подвергались психологическому и физическому насилию. В 2012-м их освободили, однако к ответственности никого не привлекли, и этот магазин до сих пор работает.

Родила в магазине, ребёнок пропал

– В твоём фильме одну из ролей сыграла бывшая узница магазина в Гольяново Бакия Касимова. Как тебе удалось уговорить её сниматься?

– Бакия – единственная из заложниц, кто публично рассказывает эту историю, пытается добиться какой-то справедливости. Её мать в 2012-м приехала вместе с активистами вытаскивать свою дочь, которую насильно удерживали в магазине 9 лет. Сначала Бакие угрожали, чтобы она молчала. Потом перестали – видимо, поняли, что она всё равно ничего не может сделать.

Пока ни у кого не получилось закрыть магазин – ни у жертв и свидетелей, ни у следователей и правозащитников, ни у режиссёров и журналистов. Никто не может прекратить насилие, пытки и истязания людей, хотя порой они происходят прямо на глазах покупателей. Активисты и пострадавшие пишут заявления и каждый раз получают отказ в возбуждении дела.

Бакия все силы отдаёт поискам своей пропавшей дочери, которую она родила в магазине. Хозяйка забрала ребёнка под предлогом: мол, в каких условиях девочка будет тут расти, давай я отправлю её к своим родственникам в Казахстан. А через несколько месяцев сказала, что дочь умерла. Там разные версии были: то корова раздавила, то заболела. Но матери даже не показали, где могила. До сих пор никто не может найти этого пропавшего ребёнка и никакого уголовного дела не заведено.

Нанять за три копейки

– Кто такие современные рабы? Это граждане Узбекистана и Таджикистана, которые бедны и плохо говорят по-русски?

– Совершенно разные люди, оказавшиеся вне правового поля. Это могут быть мужчины из Центральной России, пьющие или вышедшие из тюрьмы, работающие на заводе за копейки или засеивающие поля. Это могут быть африканки, которых продали в сексуальное рабство. Или пожилые женщины из республик бывшего СССР, которые никому не нужны и их привезли просить милостыню. Младенцы, которых держат в руках «попрошайки» в электричках. Китайские, вьетнамские или индонезийские эмигранты, у которых забрали паспорта и держат в клининговых конторах.

Ещё есть практика принудительных браков. По разным жизненным обстоятельствам люди попадают в трудовое, сексуальное или личностное рабство. В любой сфере сложно посчитать их количество, потому что если нет информации – нет и рабов.

– А вообще Москва комфортный город для мигрантов? Легко ли здесь стать своим?

– Мне кажется, любой мегаполис по определению холодно встречает приезжих. Мигрантам вообще нигде не комфортно. У тебя нет никаких прав, любой полицейский может сделать с тобой все, что угодно. Часто люди не успевают вовремя сделать регистрацию или продлить её, или их обманули, сделали липу. Там тысяча нюансов, которые погружают тебя в тотальный дискомфорт.

– Мигранты могут претендовать только на низкооплачиваемую работу?

– По большому счету да. Если у тебя нет знакомых в других сферах или нет хорошего образования. То, что люди находятся в бесправном положении – это всем выгодно: и властям, и полиции, и работодателям, – потому что физически тяжёлый труд стоит три копейки. Все на сером рынке трудоустройства зарабатывают большие деньги, не заморачиваясь на тему налогов и пенсионных отчислений.

Когда я приехал в Москву, сам готов был взяться за любую работу. Пару дней поработал курьером, мне ничего не заплатили. Потом примерно полгода был разнорабочим, укладывал ламинат. Дальше меня познакомили с дистрибьютором операторов мобильной связи, и я ездил по радиорынкам, развозил сим-карты. Это стандартная история нерусского эмигранта. Ещё у нас снималась журналистка из Кыргызстана Гульназ Келсимбаева. Она на съёмках зашла в наш магазин, и у неё тут же случилось дежавю. Когда только приехала в Москву, тоже жила в похожих ужасных условиях, ютились по 10 человек в тесной комнатке.

– Ты родился и вырос в Узбекистане. У тебя самого есть российское гражданство?

– Есть. Я получил гражданство, потому что хотел снимать кино в России. Без легализации ты никаких движений совершать не можешь. Ещё для некоторых паспорт РФ был пропуском в западный мир, ведь раньше русских пускали во все страны, поэтому узбеки получали российское гражданство и дальше ехали, например, в ту же Америку.

В Берлине был шок и возмущение

– Как живут жертвы после освобождения? Удаётся ли им справляться с психологическими травмами и найти себя в дальнейшей жизни?

– Ты задаёшь вопрос с точки зрения жителя Москвы. Там другого порядка проблемы: надо заработать на жизнь, прокормить детей. В глубинке никто не станет платить за консультации психолога. Для многих это позор – уехать на заработки в Россию и вернуться с пустыми карманами. Ты никому не объяснишь, что попала в рабство. Соседи неправильно поймут, чем ты там занималась. Поэтому люди, вернувшись на родину, не распространяются о том, что случилось, и ни у кого не просят помощи.

– Какую реакцию вызвал твой фильм на Берлинале?

– Шок. Возмущение. Зрители очень эмоционально реагировали. Когда я сказал, что магазин до сих пор работает, по залу прокатился гул. Все были шокированы, что такая страшная история длится так долго, что это вообще может существовать в современном мире.

– Кстати, немецкий режиссёр Фатих Акин тоже снимает кино о тяжёлой доле турецких мигрантов в Берлине.

– Но я всё-таки считаю, что у эмигрантов в Берлине больше прав, чем в России. Да и Турция по экономическим параметрам более развитая страна, чем Узбекистан. Получается, не слишком бедные турки едут в богатую Германию. Конечно, в любом случае эмигрантская жизнь – это боль и слезы, там и расизм, и ущемление в правах.

– В этом году у тебя вышел документальный фильм «Cotton 100%», где ты рассказываешь ещё одну историю о принудительном труде – о сборе хлопка. Эта практика до сих пор существует?

– До 2014 года детей сгоняли на сбор хлопка. Не помню точно, то ли с четвёртого, то ли с пятого класса с сентября по ноябрь мы после уроков шли в поле работать. Именно поэтому узбекский хлопок был под бойкотом до прошлого года.

Под давлением международных организаций сначала отменили детский труд, потом учителей и врачей освободили, а остальных бюджетников сгоняли в поля до прошлого года. Пока сложно сказать, прекратилась ли эта рабская практика или нет. Посмотрим, что будет нынешней осенью.