Как Пельтцер и Абдулова в антракте снимали

«Собеседник» продолжает серию воспоминаний фотографа Валерия Плотникова, снимавшего советскую творческую богему. В этот раз – рассказ о снимке Александра Абдулова и Татьяны Пельтцер.

– Наверное, не погрешу против истины, сказав, что эта уникальная фотография с годами становится всё, так сказать, легендарнее и легендарнее. Я очень рад, что когда-то уговорил, буквально уломал Сашу Абдулова сделать этот снимок! Я был ну очень настойчив – ему некуда было деваться, все углы Ленкома мне известны, так что в конце концов Саша согласился помочь сделать эту фотографию с Татьяной Ивановной.

Мы оба, конечно, понимали всю историческую важность такого снимка, потому что на тот момент Татьяна Ивановна Пельтцер была уже, как ни печально, «уходящая натура». Но я не знал, не мог знать, что и Саши тоже вскоре не станет и фотография впоследствии станет вдвойне «Поминальной молитвой», где они оба так замечательно играли у гениального Захарова.

И для меня этот снимок тем более важен, что незадолго до этого я лишился дружбы и общения с Сашей Абдуловым. В 1982 году я сделал две фотографии. На одной Абдулов, Ярмольник и ещё два светских персонажа Москвы сняты во фраках и котелках, а на второй – абсолютно голые. Только причинные места прикрыты. Да и то у Лени еле-еле замаскировано розой. Мы сделали этот снимок специально для Лены Кореневой (идея была, кстати, Ярмольника), на память – она тогда уезжала к мужу в Америку. Уговор был такой: никому эту фотографию больше не давать.

Но телеведущий Боря Берман был тогда редактором одного издания, был в курсе моих дел и на правах моего близкого приятеля вымогал у меня разрешение опубликовать «голый» снимок. Тогда, как вы понимаете, в стране была свобода и прекрасный разгул нравов. И Боря так одолевал, что, как в анекдоте, проще было дать, чем отбиваться. «Эти фотографии идут только в паре», – пытался я выкрутиться. А Боря говорит: «Отлично! Берём обе». И напечатал обе. Но та, где все во фраках, вышла размером со спичечный коробок, зато голые парни красовались во всю дурь на всю полосу. Да ещё и с подписью: «Они продали с себя всё...»

В общем, я готов был Бермана убить, хотя виноват был сам, конечно.

В это время компания Ярмольник, Абдульник, Збруев и какой-то такой же обалдуй весело «колбасили» по городам и весям. По-моему, они тогда здорово подрабатывали у Абрамовича на Чукотке. На бедного Сашу обрушилась не только эта фотография. Его публика спрашивала, правда ли, что он из-за измены Алфёровой пустился во все тяжкие и снялся в порнографическом виде, мстя изменщице?

В Москву он вернулся в полном бешенстве. И на меня в том числе.

И только спустя пару лет мне пришла идея снимать Татьяну Ивановну. Она тогда уже немножко сбоила – всё-таки возраст. И Саша взял на себя всю заботу о ней. Её привозили на «Поминальную молитву» из больницы и потом туда же отвозили. И поскольку её уже подводила память, Саша каждый день перед выходом на сцену с ней репетировал: «Баушка, баушка, мы выходим из кулисы, делаем 4 шага – и что ты мне говоришь? Правильно. А я тебе?» И вот так Саша каждый раз её натаскивал, чтобы она хотя бы не боялась выхода на сцену. Всё это было очень трогательно.

Месяца три Абдулов отнекивался от съёмки: «Ну, Валера, ну ты же видишь, в каком она состоянии». Но вот как-то в один из дней-вечеров я собрал декорации для съёмки в актёрском буфете в подвале Ленкома – притащил какие-то картины, снял деку с пианино, чтобы придать интерьеру аутентичность. Это сейчас я знаю «Поминальную молитву» Захарова и Горина наизусть. А тогда видел только отрывки репетиций и был уверен, что у Татьяны Ивановны там какая-то большая роль. И уже потом понял, что роль у неё там буквально на полтора слова. Но Татьяна Ивановна и в этой крохотной роли была гениальна.

Съёмку учинили в антракте. Тихонько-тихонько, на цыпочках мы с Сашей по лестнице спустили под локоток Татьяну Ивановну. Сашка изображал такого немножко дегенеративного балбеса-внучка, ну а Татьяна Ивановна была просто собой. Её талант был такой природы, что ей ничего и не надо было изображать. Ну а Саша, наверное, меня простил. Потом эта фотография долго висела на почётном месте в фойе театра.