Денис Драгунский: Нашего Достоевского уже никто не отменит

Денис Драгунский, которого вся страна и её окрестности знали ещё как Дениску Кораблёва из знаменитых рассказов его отца Виктора Драгунского, давно уже один из самых известных писателей России. Количество городов, где он бывает с выступлениями, огромно – от Владивостока до Калининграда. И везде читатели его книг ждут с ним встречи. Застав Дениса Викторовича дома, в Москве, мы спросили его о разных нюансах культурной жизни Отечества, об отмене русского искусства за рубежом, о том, когда нам ждать нового взлёта литературы… и ждать ли вообще.

Пять дат

1950 родился 15 декабря в Москве

1973–1979 работал в Дипломатической академии МИД РФ

1990–1995 старший научный сотрудник Института мира США

2000 – основатель (сейчас член совета директоров) Института нацпроекта «Общественный договор»

2000–2009 главред журнала «Космополис»

– Денис Викторович, можно спросить, не появился ли у вас сегодня страх вопросов и ответов – ну, вдруг вас спросят о чем не надо и вы ответите что-то лишнее?

– Нет, не появился. Я человек старый и опытный, я работал в Дипломатической академии и поэтому всегда могу ответить на любой вопрос так, чтобы не поддаться на удочку даже невольной провокации. Ну а кроме того, у меня всегда есть моя любимая отговорка в виде 29-й статьи Конституции пункт 3 – «никто не может быть принуждён к выражению своих мнений, убеждений или отказу от них».

Богатырь Вырвидуб

– Тогда, ввиду новых обстоятельств нашей жизни, спрошу: где вы и почему?

– Я в России. Это прежде всего. Хотя очень многие мои друзья и знакомые, в том числе очень хорошие и близкие, уехали. Уехали на время. Но многие, как я прекрасно понимаю, останутся там очень надолго, то есть для меня – навсегда. Кто-то уезжает потому, что их ребёнку вот-вот исполнится 18 лет и они боятся, что его призовут в армию. Кто-то говорит ещё что-то. Есть люди, которые убеждены, что им грозят реальные репрессии. Они просто читали о себе в интернете: «давно пора такого-то арестовать». Есть люди, которые говорят такую, несколько странную для меня фразу: «Я не могу дышать этим воздухом».

– А почему она для вас странная?

– Когда эту фразу говорит человек 50 лет, мне это странно. Ты же этим воздухом дышал уже давно и, как говорится, не чихал. Как-то поздно ты вдруг проснулся. Это мне напоминает старый анекдот. Цирк, барабанная дробь, выходит шпрехшталмейстер и говорит: «Сейчас русский богатырь Иван Вырвидуб будет есть говно». Выходит богатырь, в борцовке и в мускулах, следом выкатывают чан с говном, проносят его вдоль зрителей, чтобы все они могли убедиться, что это оно самое, богатырь кряхтит, подхватывает чан, пригибается к нему и вдруг возмущённо ставит на пол и уходит, что-то шепча шпрехшталмейстеру. И тот объявляет: «Уважаемые зрители, русский богатырь Иван Вырвидуб говно есть не будет – там муха!»

– Да уж.

– Так вот. И есть люди, которые уезжают по не совсем понятной мне причине. Им даже предположительно не грозит арест, их не травят в социальных сетях рьяные «активисты», у них нет сыновей призывного возраста, – в общем, я не знаю, почему. Просто уезжают и говорят: знаете, теперь мы живём в такой-то стране. Причём зачастую это люди, у которых не было запасного аэродрома. Нет у них своих квартир в Европе, чтобы они приехали и, как Мережковский и Гиппиус, открыли дверь своим ключом. Нет. Эти люди, что называется, на последние деньги снимают какую-то каморку где-то в Ереване… Вот так.

– Но с другой стороны, если надо что-то объяснять, то не надо ничего объяснять.

– Не знаю. А эта фраза, кстати, принадлежит той самой Гиппиус. Что же до меня, то я имел много возможностей уехать из нашей страны. Начиная с 1994 года, когда мне предлагали остаться в США, оформив вид на жительство, как «выдающемуся специалисту». Но я не остался, хотя тогда был известным политическим аналитиком. А сейчас я уже много лет просто писатель, я ничего другого не умею делать. Я умею говорить по-гречески, я мог бы жить в Греции обывателем, но я не могу писать по-гречески. И кроме того – я не говорю громких слов, я не хочу выпендриваться – я очень привязан к своей стране. Даже чисто социально. Если я плохо себя почувствую, меня в любой момент здесь подхватят на руки, так сказать. В общем, я уже долгое время нахожусь, в дискуссии со своими друзьями по этому поводу. Но не с собой. Для меня тут всё совершенно однозначно. Я точно знаю про себя, что только отчаянное положение беженца, которому негде и не на что жить, может вынудить меня покинуть свою страну. Понимаете? Тогда я возьму записную книжку, соберу какую-нибудь котомку…

– Не дай бог никому.

– Да. Не дай бог. Или могу представить себе, что я окажусь в положении советского диссидента, когда меня вызовут в ГБ и скажут: вот тебе виза куда-нибудь подальше, а если не уедешь, то завтра тебя арестуют. Тогда другой разговор. Но я не интересую власть настолько, чтобы она хотела от меня избавиться.

«Ребята, вот не надо про отмену»

– Много кто сейчас бурно обсуждает вопрос отмены русской культуры на Западе. Говорят, что российская культура претерпевает гонения. Что вы думаете об этом?

– Прежде всего у нас под словом «культура» часто имеется в виду литература и искусство. То есть Шостакович и Глинка, Достоевский и Трифонов, Кончаловский и Малевич и так далее. Но это именно литература и искусство. И то и другое существует, как ни странно, довольно автономно от того, что в классической антропологии и философии называется словом «культура». И я могу сказать, что вот всякие эти санкции и репрессии в отношении литературы и искусства – это вещь довольно распространённая во всём мире.

– Вы можете привести ближайший пример?

– Скажем, Рихард Вагнер. Он был антисемитом, как известно. И поэтому в Израиле его произведения не играют. Или, например, в России после 1932 года, когда вышло постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», была практически отменена свобода развития искусства и современная европейская литература, как идеологически чуждая, буржуазная. Книги, относимые к чуждым, печатались либо очень скудно и с огромным количеством объясняющих предисловий, либо не печатались вовсе. Отсюда образовавшийся временной лаг в 25–30 лет.

То, над чем Запад рыдал или чем восхищался в тридцатые годы, к нам пришло только в шестидесятые. И когда одна моя знакомая, литературный критик, говорит: «Ах, наша молодость, я помню шестидесятые годы, когда мы читали «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя, это было так прекрасно!» – мне хочется сказать: «Да что ж тут прекрасного, когда вы опоздали на 35 лет!»

Но зато у нас активно публиковались полные собрания сочинений разных «прогрессивных» авторов, которые могли быть резко выкинуты на помойку, если автор – было тогда такое ёмкое слово – «опрохвостился». Случай американского писателя Говарда Фаста, который сначала был лучшим другом СССР, а потом стал врагом – вот пример.

Так что cancel culture – это довольно распространённая вещь, особенно на пике, скажем так, общественного негодования. Хотя на самом деле, мне кажется, наша пропаганда несколько преувеличивает вот эту волну, так сказать, отмены русской литературы и искусства. Потому что всё-таки они там, на Западе, продолжают исполнять какие-то концерты. Дело тут в том, что они не отменяют Шостаковича, они отменяют Гергиева. А это всё-таки немножко разница, да? То есть они отменяют исполнителя – точнее, ставят перед ним красный свет. А скажем, того же Достоевского они не могут отменить. Кроме того, что Достоевский был уже очень давно, он уже вошёл в плоть и кровь европейской культуры. Достоевского уже не отменишь, при всей его неоднозначности, как ни старайся.

Ну и кроме того, будем честны, посмотрите библиотечные каталоги сталинских времён – там доля Мандельштама или Бабеля ничтожна. Как и Платонова, которого тоже отменили, между прочим, при Сталине, после его рассказов про колхозы. Так что, ребята, не надо, пожалуйста, про отмену. Потому что мне иногда кажется, что когда Крупская начала чистку библиотек – это тоже была отмена. Первые ласточки отмены полетели ещё сто лет назад и именно в нашей стране.

– То есть это мы научили Запад делать бяку?

– Да нет, были, конечно, знаменитые «индексы» – папские списки запрещённых книг. И Наполеон, было дело, запретил публиковать мадам де Сталь за какую-то, как он выяснил, прогерманскую позицию, хотя на самом деле она просто сказала, что французам есть чему поучиться у немцев, – но это Наполеона дико возмутило, и он возразил, что это «у нас, у французов, весь мир должен учиться». Так что это очень старая история, не стоит так уж копья ломать.

Русский либерал обязательно сломается на женском вопросе

– А что не так у нас с культурой в широком, антропологическом смысле слова?

– В антропологическом смысле культура – это поведение, это система норм, так сказать, повседневной жизни, политической жизни и так далее. И наша культура XX–XXI веков, к сожалению, сильно замешана на доминировании, национализме, на дедовщине и на мизогинии. На этих вопросах ломается даже самый либеральный русский либерал. А на вопросе женского равноправия ломается даже русский интеллигент. Он, каким бы он ни был интеллигентным, часто убеждён, что женщина «должна знать своё место». Как и в том, что «если ты начальник – я дурак, а если я начальник – ты дурак». Или вот это наше отвращение к движению MeToo, к BLM – это на самом деле наше исконное расистское мужское шовинистическое отношение ко всем «малым сим». Ну и соответственно дикий нарциссизм и эгоцентризм – мы главнее и сильнее… в совокупности с абсолютным отсутствием правосознания и неприятием того, что в мировой политике и международном праве музыка обратно не играет.

– И это пресловутое имперское сознание совершенно неистребимо?

– Его можно истребить, но для этого должны быть сильные люди во главе либо государственных, либо крупных частных СМИ, которые должны проводить вот эту воспитательную работу.

Не надо путать ум и политические мозги

– Денис Викторович, будете ли вы продолжать писать любовные рассказы, новеллы и романы? Не жалеете ли, что в своё время перестали заниматься политикой и политической аналитикой?

– О занятиях политикой – нет, не жалею, конечно. Потому что это совершенно другая наука, в которой я не преуспел. Мне, может быть, не хватило мозгов для занятия политикой. Политических мозгов, понимаете?

– Понимаю, но не согласна.

– Нет-нет, в политике совершенно другие нужны мозги. Другой ум. А политическая аналитика – она связана с политикой так же, как, извините, мастурбация с сексом. Спасибо, не надо… Я тут на днях перечитывал свои дневниковые записи и вспомнил очень интересную вещь. Жил-был такой человек – Филипп Бобков, начальник управления по борьбе с диссидентами в КГБ. Генерал, даже генерал армии. И он вдруг однажды заявил, что Горбачев – троцкист. Из такого заявления следует, что у генерала Бобкова по истории КПСС всю дорогу была прочная и неизменная двойка. Как человек с таким уровнем политической грамотности мог бороться с идеологическими врагами?! Если он в идеологии не разбирался? А он боролся! И прекрасно двигался по службе, его считали хорошим работником, он пользовался авторитетом. Или какой-нибудь губернатор, который все неурядицы на подотчётной территории – например этнические стычки – называет фейками, которыми «нас забрасывают американцы». При чём тут американцы? Видите, у этих людей политический ум – это что-то параллельное обычному уму. Это, очевидно, какой-то грандиозный умище, который моему пониманию совершенно недоступен.

– И поэтому, слава Богу, будут рассказы о любви?

– И поэтому, да, я буду продолжать писать рассказы. Может, буду это делать немножко медленнее, потому что, во-первых, уже многое написал, мне уже не надо торопиться «всё успеть», и я стал более переборчив в смысле фабул и героев. Вы меня сейчас как раз застукали на том моменте, когда я довожу до последней поправки свою новую книгу. Это будет мой литературный дневник с 2012 по 2021 год. В основном эта книга будет наполнена соображениями по поводу прозы. Как надо писать, как не надо писать, это, если можно так выразиться, кухня писателя – его холодных наблюдений и горестных замет. Это будет довольно толстая книжка, и если бы я её не сокращал, она в нетронутом виде вообще была бы огромной – на два тома. Дневник выйдет в сентябре, в «Редакции Елены Шубиной». Но у меня ещё есть другие планы. Я приступаю к работе над автобиографическим романом «Подлинная жизнь Дениса Кораблёва». Ну и ещё несколько интересных, на мой взгляд, прозаических замыслов.

Свои Ремарки

– Будет ли у нас новый взлёт великой русской литературы? Ждать нам новых Пушкиных и Толстых? И будет ли снова в ходу эзопов язык и фига в кармане?

– Эзопов язык и фига в кармане – это ужасно. Эзопов язык – это то, что испортило нашу литературу. Потому что не давало ей свободно высказываться. Вместо того чтобы тратить время и энергию на написание интересных вещей, писателям приходилось упражняться в экивоках и намёках. Что касается новых Пушкиных – это, к счастью, совершенно непредсказуемо. И конечно, может быть новый взлёт литературы.

Я на 1/8 цыган. Но даже если бы я был стопроцентной цыганкой, и то бы не знал точный ответ. Понимаете, литература существует независимо от всего, и в самые сложные и нелитературные времена вдруг что-то да выскакивает. Но это всегда совпадение такого большого количества неизвестных, которые мы просто не можем просчитать. И в этом есть своя прелесть, потому что, если бы мы могли всё прогнозировать, было бы скучно и неинтересно. Но! Мне кажется, что когда-то, может быть, уже лет через 25, у нас будут свои Сартры и Камю, Манны и Ремарки.