День в Кракове. Как «Собеседник» учился понимать верующих в конце 1980-х

Сегодня, в день Рождества Христова, мы заглядываем в архив «Собеседника», чтобы увидеть, как после долгого табу на страницах советских газет начинают появляться публикации на тему религии, веры, Бога. Эта статья была опубликована в первом номере газеты 1989 года.

Мы долго учились быть воинствующими, нетерпимыми к чужим убеждениям и заблуждениям. И все было просто; верующие – это тёмные, неразвитые, либо сломленные жизненными обстоятельствами люди, священнослужители по большей части – мракобесы, парапсихология – лженаука, экстрасенсы – шарлатаны и т. д. и т. п. Но, как оказалось, торжествующая самонадеянность – вовсе не движитель прогресса.

Испокон веков человек задумывался над вопросами: Кто я! Зачем пришёл в этот мир! Что несу в себе? Что останется после меня?

На путях познания себя человек нередко заходил в тупики. Но сами поиски разве не заслуживают понимания?

Так давайте же учиться понимать!

С этой целью мы и открываем новую рубрику «О земном и небесном».

Валентина Пономарёва, ответственный секретарь

До отхода поезда оставалась минута, но перрон был пуст. Сопровождавшие меня корреспондент еженедельника «На пшелай» Алдона Краевска и переводчица Юлита Кравчык нервно поглядывали на часы. Вдруг Алдона в ужасе вскрикнула и бросилась к открытой двери вагона на противоположной стороне. Оказывается, перепутала место посадки. Только мы успели заскочить вслед за ней, как двери захлопнулись и роскошный экспресс «Татры» двинулся в сторону Кракова. День начинался забавно.

Краков встретил нудным дождём. Хотя шёл уже десятый час утра, на перроне, открытом всем ветрам, было сумеречно и неуютно. Алдона разыскала стоянку такси, и вскоре мы оказались на одной из узких улочек старого города. Таксист вежливо объяснил, как пройти пешком до гостиницы «Саски», поскольку дальнейшее продвижение на машине представляло угрозу и для водителя, и для пешеходов.

Первая информация из уст портье была не самой благоприятной для нашей слегка промокшей троицы. Оказывается, по телефону из Варшавы было заказано всего два места, да и те освободятся только во второй половине дня. Алдона в досаде произнесла по-польски несколько слов в адрес своих незадачливых коллег, которые Юлита почему-то не перевела. А мне стало даже весело: как это знакомо и как похоже на наши бесконечные неувязки, с которыми та же Алдона, например, столкнулась во время пребывания в Москве, а особенно в Ленинграде. «Ну вот, видишь, – с грустью сказала она, – всё повторяется...»

Мы оставили сумки у портье (предварительно выклянчив у него третье койко-место) и отправились в город, невзирая на совсем неласковую погоду. Впрочем, погода теперь уже не имела значения: ведь мы были в центре одного из красивейших и старинных городов Европы. Здесь все улицы так или иначе ведут к площади Старого Рынка. На ней мы и оказались через несколько минут.

Если сказать, что старый Краков отражается в витринах, это будет дважды верно. По всему периметру площади – бесконечные магазины и магазинчики, да и все отходящие от Старого Рынка улочки – тот же парад витрин. В них смотрятся старинные костёлы, обрамляющие площадь и венчающие почти каждую улицу. Но самое удивительное, что из витрин на площадь тоже смотрят... костёлы, вернее, уменьшенные их копии. Только в Кракове существует традиция в канун рождества устраивать выставку макетов. В конкурсе принимают участие все желающие. Самодеятельных и профессиональных художников вдохновляют прекрасные старинные соборы, но макеты могут быть и просто плодом фантазии. Лучшие работы покупаются и устанавливаются в магазинных витринах, что является предметом гордости и для автора, и для владельцев макета. Так ненавязчиво и тонко дух католицизма воспроизводит себя в искусстве, в быту, в повседневной жизни. Нам бы поучиться этой находчивости в пропаганде своих идеалов.

Конечно, мы начали с Мариацкого, как здесь зовут костёл девы Марии. Это готическое чудо – сердце и главный нерв площади, да, пожалуй, и всего города. Каждый час с его высокой башни звучит прерываемый на полуфразе сигнал трубача. Основанный в конце первого тысячелетия город не избежал нашествия татар. По преданию, трубач поднял горожан против орды. Но не успел доиграть сигнал тревоги, как впилась в горло татарская стрела. Так и звучит с тех пор сигнал до половины. И всходит каждый час на башню другой трубач, и как перед священным действом на площади всякий раз собирается толпа. Потому что будет счастлив тот, кому махнёт трубач рукой. Таково поверье. Честно признаюсь, как ни старалась, но не увидела не только взмаха руки, но и самого трубача. И то сказать: высота башни – 81 метр, как и длина всего костёла. Не гГовезло, значит... Впрочем, нам всем не повезло. Внутрь Мариацкого мы сразу пройти не смогли – допуск к главному алтарю только после полудня. Договорившись вернуться сюда к означенному времени, мы отправились бродить по старым улочкам, заходя по пути в большие и маленькие костёлы, которые представляли, пожалуй, все существующие в архитектуре стили. Добрались и до королевского замка «Вавель» со знаменитой усыпальницей польских королей – романской криптой, капеллами и надгробиями.

Откровенно позавидовала коллеге Алдоне, которая с успехом исполняла роль гида: нам бы так знать свою историю, историю своей культуры. В последний раз она была в Кракове ещё ребёнком, двадцать лет назад. И никогда не думала, что придётся кому-то его показывать. Не знала, что это так приятно, что будет гордиться: вот есть у неё старый Краков, этот королевский замок – её корни в этой земле. «Всё это вечное! – с пафосом сказала Алдона. И вдруг с какой-то болью добавила: – Пока ещё...» И на выходе из стен замка показала разрушающиеся скульптуры, изъеденные кислотными дождями участки кровли – результат воздействия металлургического комбината. Так грустно закончился наш возвышенный разговор о корнях своих.

Сердце было растревожено. В такие минуты откровения возникает какой-то особый душевный контакт, и я наконец решаюсь задать свой не очень деликатный вопрос: «Алдона, ты в каждом костёле преклоняешь колено и осеняешь себя крестом. Так положено вести себя в храме или?..» «Да, я верующая», – с достоинством отвечает она. «А ты, Юлита?» – обращаюсь к переводчице, хотя и видела, что она не следует примеру Алдоны. «Я тоже верую, – кивает Юлита, – только для меня бог в душе, а не в храме».

И тут я поймала себя на мысли, как же стремительно преобразует нас время, как много стереотипов уже разрушено в сознании. Случись мне услышать такие признания года три назад, уверена, совсем бы другими глазами смотрела на своих спутниц, это уж точно. Ведь мы, так называемые работники идеологического фронта, непривычны к подобным контактам. Мы привыкли числить себя духовно богаче, просвещённее, возвышеннее даже – мы многое постигли, нам многое дано, мы все можем объяснить. А тут вдруг с удивлением обнаружила, что ничего не изменилось от моего нового знания, что милые, весёлые, очень образованные католички не предстали для меня в другом свете. Осознала это и обрадовалась: нет, никак не разделяет нас то, что они верующие, а я атеистка.

Неожиданно вернулись к этой теме в Мариацком костёле. Группы экскурсантов тихо бродили по храму, экскурсоводы вполголоса рассказывали об истории сооружения костёла и его многочисленных алтарей, а мы сидели на скамьях для молящихся и безмолвно созерцали обрушившуюся на нас красоту. «Да, велик человек!» – не выдержала я. «Без бога человек не мог это создать», – возразила мне Алдона. «Но ведь создал же, ведь это все человеческие руки сотворили», – настаиваю я на своём. «Сотворили потому, что бог был в душе», – не сдаётся она и вдруг тоже напрямую спрашивает меня:

– Скажи, как ты можешь жить без веры?

– Ну почему же без веры. Верю в человека, в себя, в силу человеческого духа.

– А тебе не кажется, что мы думаем об одном и том же, только это по-разному называется?— Глаза Алдоны очень серьёзны, чувствуется, что разговор её по-настоящему волнует.— Понимаешь, когда мне плохо, одиноко, неуютно, я обращаюсь к богу, и молитва спасает меня. Вот однажды заблудилась в лесу, помолилась – и бог помог мне выйти.

– А может, просто собралась, сконцентрировала внимание, сориентировалась...— начинаю объяснять и тут же прерываю себя на полуслове, заметив, как тускнеют глаза собеседницы.

Она тоже спохватывается, что мы слишком далеко зашли в споре о чувствах и разуме:

– Знаешь, многое от воспитания зависит, мы по-разному воспитаны. Моя вера – это необходимость быть в паду с собой. Но хорошо, что мы понимаем друг друга...

На том пока и остановились.

Долго ещё бродили мы по старому городу, любовались его неизбывной красотой, посетили вернисаж у крепостной стены (что-то близкое нашему»>Измайловскому парку), заглянули и в магазины. Впечатлений – полная коробочка. Обо всем не расскажешь. Но все же не могу удержаться, чтобы не остановиться на посещении костёла Двенадцати апостолов. Знаменит этот костёл тем, что в нём находится крипта ксёндза Скарги, польского мыслителя и просветителя. Когда мы поднялись по разрушающимся ступеням и приоткрыли дверь, старуха привратница довольно резко сказала что-то по-польски. От её скрипучего голоса мы с Юлитой даже слегка отпрянули. Но оказалось, она просит нас войти побыстрее, пока крипта открыта.

Крипта – неглубокий подвальчик, где покоится прах ксёндза. Вниз ведёт довольно крутая лестничка.

– Не боишься? – лукаво спрашивает Юлита.

– Да чего уж там, обращайте в свою веру, – в тон ей отвечаю и первой спускаюсь в подвал. Сразу бросаются в глаза сотни исписанных бумажек, которыми обложено надгробие. Что это? Юлита переводит обращение ко всем входящим, что под стеклом у бюста Скарги. Оказывается, каждый может оставить ксёндзу свою жалобу (просьбу), через него она быстрее дойдёт к богу. И ещё есть там приписка, чтобы так же в письменном виде сообщали, исполнилась ли просьба. Интересно^ есть ли такие сообщения? Алдона стала ворошить записки. Юлита упрекнула, что это грех, нельзя читать. Однако профессиональное любопытство оказалось сильнее религиозного чувства, и Алдона прочла вслух несколько записок. В одной мать просила, чтобы ксёндз повернул к богу четверых её сыновей. В другой содержалась просьба сделать всех людей добрыми и счастливыми, чтобы они жили мирно и любили друг друга. А вот совсем детский почерк: «Боже, сделай так, чтобы в школе я получал одни пятёрки и не получал троек». Поистине: великое и смешное рядом. Весь спектр жизни предстал на этих крохотных клочках бумаги. Не было только сообщений об исполнившихся просьбах...

Когда мы выходили из крипты, привратница уже стояла наготове с неким сооружением, напоминающим урну для голосования на профсоюзных собраниях. Спросила, говорим ли по-польски. Мои спутницы ответили утвердительно. Ну а копи польки, должны жертвовать на ремонт храма, предложила старуха довольно сурово. Пришлось и мне, дабы не обнаружить своё иностранное происхождение, поскрести в кошельке. Но, думаю, привратница сразу раскусила, кто есть кто, потому что только мне благодарно кивнула, когда я опустила в «урну» злотые.