«И Дездемоной буду тоже я». Как Марк Захаров брал на работу Евгения Леонова

Сегодня, 13 октября, день рождения Марка Захарова, уникального режиссёра, создавшего театр «Ленком» и вырастившего плеяду выдающихся актёров. О Марке Анатольевиче в этот день мы вспоминаем с его дочерью Александрой Захаровой.

– Я в этот день думаю, прежде всего, о них обоих – о маме и об отце. Потому что они были всегда вместе, они одинаково мыслили и очень любили друг друга. Они прожили вместе больше 60 лет, и были очень похожи друг на друга. Родители разговаривали на одном языке, у них буквально были какие-то свои, только им знакомые слова. Да что там – у них даже давление было одинаковое!

Это была очень красивая, благородная и гармоничная пара. Я помню, как однажды летом – это было за несколько лет до ухода мамы – они шли вдвоём мне навстречу. Оба статные, и у обоих глаза как небо голубые. Отцу было очень тяжело без мамы, когда её не стало.

– Наверняка, в вашей семейной истории хранятся воспоминания о том, как начинались отношения Марка Анатольевича и Нины Тихоновны…

– Разумеется. Я знаю, как трогательно ухаживал мой отец за мамой, но это всё же слишком личные вещи. Как-то давно, разглядывая их «молодые» фотографии, я, не очень-то подумав, выпалила: «Мама, как же такая потрясающая синеглазая красавица могла полюбить такого худого, с большим носом, какого-то не очень складного человека?» На что мама мне сказала: «Ну как же! Он такой был остроумный, ироничный, весёлый совершенно непредсказуемый, что любовь была неизбежной».

Да. Наверное, талант и юмор – это самое главное в мужчине, переоценить эти качества невозможно. Юмор применительно к отцу – это умение мыслить иронично и парадоксально. Мой отец по складу мышления в чем-то созвучен и близок, пожалуй, Шварцу. А по языку Аркадию Аверченко.

Наверное, следующие поколения будут говорить о нём и как о режиссёре, и как о философе. Его фильмы – одни из самых цитируемых, и они не похожи ни на какие другие. А ещё отец очень здорово рисовал. У нас в доме висела его картина, написанная маслом, она была замечательная, но отец её взял и выкинул.

– Почему?

– Сказал вдруг, что она некрасивая. Жалею ужасно, что не настояла оставить. Отец ещё рисовал прекрасные карикатуры и очень часто рисовал в этих карикатурах меня. Они теперь чуть-чуть смягчают горечь моей утраты. Кстати, отец всегда говорил: «уныние – грех». Он очень держался за эту заповедь, часто повторяя, что унывать нельзя. Правда, сегодня, глядя на наш театр, сложно удержаться от тоски.

– Марк Анатольевич самокритичным был?

– Да! Очень-очень. А ещё долгое время он на свои премьеры ходил в одном и том же пиджаке. Этот пиджак считался счастливым, приносящим радость и удачу в творчестве. Хотя меня-то он при этом ругал за любое суеверие, говорил что суеверие – это ужасная тягость. Говорил, что этого нельзя допускать, надо быть уверенным. А у самого вот был «счастливый пиджак».

– Кажется, тот пиджак действительно помогал – Ленком в целом при Марке Анатольевиче был счастливым театром.

– Так и есть. Это была прекрасная история. Когда Ленком рождался, отец звал к себе работать Евгения Павловича Леонова. И я помню, как они с Леоновым сидели у нас на кухне и отец говорил: «Ну, давайте попробуем, Евгений Павлович». «Да-да, Марк, да, я готов, я с радостью, – говорил Леонов, – но ты понимаешь, что если ты ставишь "Ричарда III», то Ричард – это я!"» Отец говорит: «Да, я понимаю». «А если "Короля Лира", – продолжал Евгений Павлович, – то король Лир – я?». «Да, конечно», – кивал отец. «А если ты будешь ставить "Отелло", то Отелло – тоже я. И Дездемона – я», – гнул дальше Леонов, глядя на отца своими добрыми глазами. И отец потом очень долго смеялся и пересказывал эту историю: «И Отелло я, и Дездемона я, понимаешь».

А ещё я часто вспоминаю, как Пельтцер пошла за отцом. Она обожала отца как родного сына, самозабвенно и отчаянно. И вот, разругавшись с Плучеком в Театре Сатиры, Татьяна Ивановна, завязав платочек на голове, пришла к отцу в театр и сказала: «Вот, Марк, хочешь или не хочешь, а я пришла. Бери!» Отец был счастлив.

Олег Янковский позвонил отцу после того, как отец, приехав в Ленинград, посмотрел на него в роли князя Мышкина, договорился с ним увидеться и – кажется, забыл. Тогда Янковский очень переживал, потом набрался смелости и набрал номер. Отец ему сказал: «Олег Иванович, вы очень великодушны, что позвонили. Приходите, пожалуйста». Вот так в Ленкоме появился «Тот самый Мюнхаузен» с лестницей в небеса.

Николай Петрович Караченцов в театре до прихода отца фактически ничего не играл. Отец его буквально вытащил на сцену, поставив «Тиля». Это был божественный спектакль, и Инна Михайловна Чурикова с Караченцовым были там неподражаемы. Пьесу Горин с отцом писали прямо по ходу репетиций. Я об этом вспоминаю ещё и потому, что они все октябрьские – у Караченцова день рождения 27-го, у Инны Михайловны 5-го, у отца 13-го.