Ирина Прохорова: Скрепа нашего общества – это жестокость

«Собеседник» поговорил с известным литературоведом об эмиграции, доносах и коллективной ответственности

Фото: Агентство «Москва»

К сожалению, не у всех интересных персон сегодня можно запросто взять интервью тет-а-тет (многие просто уехали из России). Вот и с литературоведом и издателем Ириной Прохоровой мы говорили по зуму, но зато такой разговор многих стоит. 

Даты

1956 – родилась 3 марта в Москве
1992 – основала журнал «Новое литературное обозрение» и возглавила издательство
2004 – создала Фонд Михаила Прохорова
2014 – подписала обращение по проведению конгресса интеллигенции «Против войны, против самоизоляции России, против реставрации тоталитаризма»
2017 – отказалась возглавить предвыборный штаб Собчак

– Ирина, если можно спросить, то где вы сейчас и чувствуете ли вы себя в безопасности?

– Я в Москве, усердно работаю, никуда уезжать не планирую. Конечно, я испытываю понятное напряжение и беспокойство, как, впрочем, и все российское общество вне зависимости от мест обитания и политических предпочтений каждого из нас. Но, как я всегда говорила, в нашей стране бессмысленно ждать благоприятных времён для созидательной деятельности, приходится работать в предложенных обстоятельствах.

Релокация – это та же эмиграция

– Люди, рождённые в 50–70-е, ещё недавно считали себя самыми счастливыми в уверенности, что их жизнь обойдётся без спецоперации. Но нет, не обошлось.

– Да-да, мы почитали себя счастливчиками. Мы родились после страшной мировой войны, нас миновали её ужасы. Наше детство и отрочество пришлось на оттепель; когда мы были в самом расцвете сил, пришла перестройка, а распад Советского Союза позволил нам начать новую свободную (пусть и очень сложную) жизнь. Мы верили, что мы – первое поколение ХХ века, которое проживёт свой век в относительно спокойном мире. Ан нет, от российской судьбы не уйдёшь, не видать нам мирной старости. Придётся на склоне лет жить в интересные времена, будь они неладны.

Удивительно, как у нас сильна тоталитарная традиция, которая сейчас так ярко манифестирует себя во всех сферах жизни, в том числе и в языке. На наших глазах формируется постсоветский новояз: параллельный импорт, предсеансное обслуживание, удалёнка. Даже в оппозиционной среде появляются эвфемизмы вроде этого странного слова «релокация». Люди не хотят верить, что они действительно эмигрировали. Эмиграция – это уже всерьёз и навсегда. А релокация – это как бы «поживём здесь немного, пока всё не вернётся на круги своя». Увы, нам трудно смириться со сломом жизненных устоев последнего 30-летия, признать необратимость социальных процессов, вступление в новый исторический период, пока не сильно радующий своими перспективами.

– Вечный вопрос: что делать?

– Наверное, настало время серьёзного пересмотра той интеллектуальной базы, на которой строит свою идентичность образованный класс. Насколько наша система ценностей была адекватна реальному положению вещей? Может быть, мы строили наши представления о жизни на каком-то утопическом фундаменте?

– Вы говорите «мы», «образованный класс», но образованный класс – это и Пиотровский, и Шахназаров, и тот же, рискну предположить, Владимир Соловьёв. И много очень разных людей. С кем вы солидаризируетесь?

– Хороший вопрос. У нас активную часть общества как только не называли: креативный класс, образованное сословие, новая интеллигенция. Думаю, правильнее было бы назвать ту социальную страту (от лат. stratum – слой, пласт – Ред.), с которой я солидаризируюсь, гражданским обществом, которое выстраивает свою идентичность не только и не столько по образовательному цензу, сколько по этической системе координат и созидательной деятельности. Именно эта среда сейчас оказывается под ударом: разрушаются последние институциональные связи, сворачиваются гражданские свободы, происходит фрагментация сообщества. Наверное, нечто подобное ощущалось людьми в начале семидесятых, когда оттепель закончилась и наступила реакция. 

Граждане пишут доносы

– Мне не хватит времени, чтобы передать вам все слова восторга и благодарности прекрасных людей Красноярска, где Фонд Прохорова проводит театральные и книжные фестивали. Но в этом году у вас отменилась книжная ярмарка – знаменитая КРЯКК (Красноярская ярмарка книжной культуры). «Это огромная дыра в моём сердце», – сказала мне подруга. Говорят, что причины отмены политические. Так ли это?

– Знаете, таинственным образом раз в несколько лет появляются слухи о том, что фонд прекращает свою деятельность. Не знаю, кто запускает подобные фейки, но они никак не соответствуют действительности. Я тешу себя тем, что это просто страхи, рождённые важностью благотворительности для культурного сообщества. Наша программа постоянно пересматривается и реструктурируется нашими экспертами на всём протяжении существования фонда с учётом меняющихся потребностей общества и законодательных актов. С КРЯКК мы решили взять паузу для усовершенствования проекта и уточнения сроков его проведения. Может быть, есть смысл делать ярмарку весной, когда нам не наступает на пятки та же «Нон/фикшен», чтобы издателям, которые осенью без перерыва кочуют по ярмаркам, тоже дать передышку. Так что нет – никаких политических запретов.

– С другой стороны, с книгами ситуация сегодня неоднозначная. Магазинам рекомендуют убирать с полок Акунина, Глуховского. А западные издательства отказываются от сотрудничества с Россией. У вашего издательства НЛО есть проблемы с родной цензурой и зарубежными санкциями?

– С внутренним цензурированием пока, слава Богу, мы не сталкивались. Но на сегодняшний момент меня беспокоит не столько государственное давление, сколько расплодившаяся рать доносчиков. Это невероятное развращение общества. Если мы говорим о традиционных ценностях, то доносительство в России и в дореволюционное, и в советское время считалось презренным занятием. И то, что сейчас отдельные «бдительные граждане», как правило ничего не понимающие в предмете своего возмущения, начинают писать подмётные письма, вот это и правда чудовищно.

Что касается сотрудничества с западными партнёрами, то часть издателей действительно приостановили контакты с российскими коллегами. Но другие продолжают сотрудничать, и мы им за это страшно благодарны. Поэтому теперь, если мы хотим купить права на перевод зарубежной книги, приходится осведомляться, готовы ли правообладатели поддерживать с нами деловые отношения.

Всё это не способствует лёгкой жизни, но я стараюсь придерживаться стоической философии. Хорошо, что нет тотальной международной блокады в области книжной культуры – уже спасибо. Я считаю, что запрет на издание книг – это оборотная сторона того же мракобесия. Отрезать людей от знания – это никак не способствует отстаиванию демократических ценностей. Тут санкции действуют против самой цели.

Фото: Global Look Press

Пионер, ты виноват!

– Кроме отмены культуры, есть ещё одна модная тема – коллективная вина. Как вы относитесь к этому и в чем вы видите конкретно вашу вину?

– Это сложная и болезненная тема, я много о ней думаю. Публичные дискуссии о коллективной вине возникли во времена перестройки на волне разоблачений сталинских преступлений. Мне представляется, что тогда символическое всеобщее покаяние было бы очень важным шагом к преодолению «неудобного прошлого», к гражданскому примирению, к блокировке возможной реабилитации террора. Нынешняя ситуация всё-таки совершенно иная, и, по моему убеждению, идея коллективной вины непродуктивна, она не объединяет, а разъединяет даже круг единомышленников.

Всё-таки глубина ответственности прямо пропорциональна степени влияния человека на принятие решений. Я гражданин своей страны, я её люблю, и конечно, я понимаю, насколько трагические последствия будет иметь все происходящее. Но честно вам скажу, я не чувствую себя виноватой. В чем моя вина? Вся моя деятельность была направлена на то, чтобы страна была интегрирована в открытый и свободный мир.

Помню, в 90-е годы мы как-то разговорились с одним амбициозным молодым человеком, который хотел идти в структуры власти. Беседа зашла о преступлениях сталинской эпохи, и он вдруг начал защищать большевистское руководство, утверждая, что все, кто жил при советской власти, одинаково виноваты. «Ну вот вы же были и пионеркой, и комсомолкой?» «Ну да, – говорю, – была, практически все были, выбор был небольшой. А Ежов или Берия, отдававшие свои приказы об арестах, пытках и расстрелах, виноваты в той же степени, что и я, простая пионерка?»

Такая постановка вопроса даёт возможность истинно виновным уходить от ответственности. Если виноваты все – значит, никто. Да, к сожалению, гражданское общество не смогло предотвратить катастрофу и чувствует свою ответственность за это, что, на мой взгляд, правильно с этической точки зрения. Но что теперь упиваться нравственными страданиями в соцсетях на фоне чудовищных реальных страданий?

Наверное, пришло время трезво оценить и объективные, и субъективные причины поражения демократической части российского общества, поставить вопросы о возможностях созидательной деятельности в неблагоприятных условиях, о консолидации усилий, об освоении навыков солидарности, о выработке иной, не имперской системы ценностей. Если нам не нравятся фундаменталистские идеи, проповедуемые с высоких трибун, значит, надо думать о том, как предложить обществу идею более привлекательную.

– А как бы вы сформулировали эту идею?

– О, если бы я сформулировала. Если бы я сформулировала! – смеётся Ирина. – Я бы сама себе поставила памятник. По крайней мере, я уверена, что эта система ценностей должна строиться на гуманистическом фундаменте. Стержнем российской истории модерного времени является насилие. И жестокость – и как способ управления, и как образ жизни – ретранслируется от поколения к поколению.

Вопрос в том, возможно ли сформулировать сегодня новую гуманистическую доктрину? Ну не может же быть такого, чтобы не было в России гуманистического потенциала! Вся драма российской жизни последних веков разворачивалась вокруг борьбы гуманистических ценностей с милитаристскими.

– Похоже, мы ходим по кругу. Вот и Дмитрий Крымов, и Андрей Звягинцев, и Кирилл Серебренников сегодня говорят точно по «Дяде Ване»: «Надо, господа, дело делать». Сколько веков этой мантре? Мы на Чехове, Достоевском, Толстом стояли, стоим и, видимо, будем стоять. Значит, всё повторится вновь и с тем же результатом. В этом есть какой-то тупик, нет?

– Ну хорошо. А если мы вообще ничего делать не будем, станет лучше? Пройдите по историческому центру любого нашего города – это в основном дореволюционные постройки, в которых расположены все крупные музеи, больницы и школы. Все наиболее значимые публичные культурные институции тоже возникли до 1917 года. Это было создано людьми, которые делали своё дело. Все 70 с лишним лет советская власть просидела на том, что было наработано в России за 50 пореформенных лет.

А советское образование, которое было якобы лучшее в мире? Оно заложено дореволюционными педагогами. А наши великие учёные, запертые в шарашках для изобретения бомбы, – кто их образовывал? Результат созидательной человеческой деятельности всегда отложен во времени. Основная масса дореволюционных профессионалов осталась в России, и их компетенции питали общество довольно долгий период.

В каком-то символическом смысле падение Советского Союза произошло тогда, когда он проел всё интеллектуальное наследие и растратил человеческий капитал. Чем больше будет сделано сейчас, тем более прочный фундамент будет заложен для следующего поколения. Поэтому, конечно, надо делать дело. И в конце концов, давайте перестанем себя считать крепостными. То, что мы делаем, это работа прежде всего на себя и для самих себя. Мы ведь самореализуемся посредством любимой работы, не правда ли? А вовсе не приносим себя в жертву на алтарь отечества, который все больше напоминает прокрустово ложе.

Зависть надо сублимировать!

– С алтарём вообще все запутанно. Много обсуждений вызвали слова Серебренникова об Абрамовиче и Усманове. Выходит, что Запад не должен накладывать на них санкции, потому что и тот, и другой, кроме режима, поддерживают материально ещё и культуру. Серебренникову снова прилетело от интеллигенции за оппортунизм. Где тут верный ориентир?

– Большой бизнес всегда сильно зависит от политики, а в нашей стране тем более. История современной российской благотворительности ведёт начало с 90-х годов, сперва в виде частных пожертвований, а потом посредством создания фондов. Проблема в том, что государство признает значение филантропии лишь на словах, российские благотворители, в отличие от западных, не имеют никаких налоговых бонусов за «социально ответственную» деятельность. Положение усугубляется ещё тем, что бизнес до сих пор не имеет легитимного статуса в глазах нашего общества, которое благодарность за благодеяния не очень испытывает. Считается, что бизнес обязан расплачиваться за свои «грехи» и благотворительность – это что-то вроде индульгенции: мол, так уж и быть, положите деньги на комод.

– Ну а что? У нас и главный сказал, что бизнесмены – жулики.

– Что ж, это мнение частично разделяется и просвещённым сообществом. Давайте мы всё-таки выстроим реальную картину мира, в котором мы живём. В Америке, например, подавляющее большинство культурных и социальных проектов поддерживается частным капиталом, во Франции – государством, а в Германии – паритет государственной и частной благотворительности.

Каков выбор в России? Если мы не признаем легитимность бизнеса, то остаётся брать деньги для проектов у государства. Зная родословную последнего, нетрудно представить, каковы будут условия поддержки. Тогда вы будете отрабатывать идеологический заказ, а о свободном творчестве придётся забыть. Такова жестокая правда жизни, других вариантов пока не просматривается.

А что касается нападок на Серебренникова, то не родился тот, кто достоин нашего одобрения, сам Господь Бог не прошёл бы тест на святость. А прекрасный и мужественный Дмитрий Муратов? Как ополчились на него его же читатели за нобелевскую речь, в которой, видите ли, он недостаточно жёстко покритиковал режим. Ну, ребята, как вам не стыдно? Зависть надо сублимировать.

– Что есть, то есть… Это как с коллективной виной. Моралистическая тога – наш любимый наряд.

– Меня, например, неприятно поразил в соцсетях шейминг несчастных родителей, у которых погиб сын на Украине, и они, купив на полученную денежную компенсацию белую машину, о которой тот всю жизнь мечтал, приехали на ней на его могилу. Это отсутствие элементарного сострадания всё-таки ужасно. Разве не очевидно, что им эта машина не нужна, они бы лучше квартиру отремонтировали или поправили здоровье – но они исполнили заветную мечту их сына. Да, они так выражают своё горе, но неужели эти люди заслужили такой поток праведного гнева?

Всё-таки жестокость и нетерпимость суть подлинные скрепы нашего общества. Нам надо учиться эмпатии. Это долгое и мучительное дело – выдавливание из себя раба, ибо человек несвободный всегда жесток. И если мы хотим социальных свобод и прав, наверное, стоит растить в себе человеколюбие. Иначе на обломках старого самовластья мы выстроим самовластье новое. 

– Было бы и правда хорошо, если бы хотя бы оставанты с отъезжантами меньше ругались через границы.

– Да, это был бы уже прогресс. Давайте научимся хотя бы друг с другом ладить, чтобы среда окончательно не распалась. Иначе битва за светлое будущее будет вновь проиграна.

Поделиться статьей