Александр Архангельский: Я не представляю, как сегодня быть счастливым

«Собеседник» поговорил с известным писателем о сильных и счастливых людях в эпоху турбулентности

Фото: Агентство «Москва»

Александр Архангельский – известный писатель, публицист, телеведущий, профессор Высшей школы экономики, лауреат премий «ТЭФИ» и «Большая книга». Недавно у него в документальной серии «Счастливая жизнь» вышел новый роман «Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой». Мы поговорили с автором о сильных и счастливых людях в эпоху турбулентности.

Даты:

1962 – родился 27 апреля в Москве
2002 – стал ведущим программы «Тем временем» (канал «Культура»)
2006 – начал преподавать в Высшей школе экономики
2011 – получил премию «ТЭФИ» в номинации «Ведущий информационно-аналитической программы»
2018 – стал лауреатом второй премии «Большая книга» за роман «Бюро проверки»

Супергерои и интеллектуалы в одном флаконе

– Александр Николаевич, расскажите, как родилась идея серии «Счастливая жизнь»?

– Основой замысла этой серии стала мысль о том, что каждый человек, состоявшийся в этой большой, сложной и мучительной жизни, имеет право, чтобы к его биографической легенде относились с интересом. Не многие заслужили это право.

Первую книгу я написал про Теодора Шанина – основателя небольшого, но невероятного важного для России университета. Сейчас Шанинка (Московская высшая школа социальных и экономических наук. – Ред.) переживает трудное время, поскольку ректор Сергей Зуев находится под арестом. Шанин создавал этот университет, чтобы осуществить мечту своей жизни – чтобы Россия стала равноправной частью мира. Он подходит на роль героя такой серии, так как сочетает в себе несочетаемые вещи. С одной стороны, это авантюрная биография, с другой – интеллект. Обычно либо-либо. Либо супергерой, либо вялый и мало чего сделавший интеллектуал.

Жизнь Шанина – это сплошные приключения, правда, подчас совершенно страшные: ссылка в 11-летнем возрасте, внезапное освобождение, возвращение польского гражданства, легальный отъезд в 46-м году через Литву и Польшу во Францию, а из Франции – нелегально в только что образованный Израиль. Затем у них с этим государством расходятся пути, и Теодор становится в Британии русским крестьяноведом, а дальше бросает все и создаёт в России университет с нуля… Это не только важная биография, но и безумно интересная.

Вторым героем стал Жорж Нива – один из лучших знатоков русской культуры. У него также были драматические периоды жизни: высылка из Советского Союза, отказ от отсрочки службы в армии, готовность воевать в Алжире, дружба с диссидентами.

И наконец, третья книга – «Русский иероглиф» – посвящена авантюрной судьбе и интеллектуальной мощи русской китаянки Инны Ли. Она дочь сооснователя китайской компартии и русской дворянки – сочетание несочетаемого. Её двоюродный дядя был последним исполняющим обязанности премьер-министра временного правительства. После женитьбы мама с папой уехали в Китай. Сначала Инну ждала вольная жизнь золотой молодёжи, а потом аресты, культурная революция, тюрьма, ссылка, перевоспитание в деревне…

– По-вашему, что объединяет Теодора Шанина, Жоржа Нива и Инну Ли?

– Все трое, с одной стороны, связаны с Россией, с другой – до конца ей не принадлежат. Они смотрят на Россию как бы изнутри, но в то же время чуть-чуть извне. Это такой двойной взгляд на фоне мощных исторических событий, которые выпали на их жизнь.

Эпоха ломала их о колено – они не сломались

– Почему вы назвали серию «Счастливая жизнь»? Неужели можно прожить счастливую жизнь в век мировых катастроф?

– Соглашусь, это парадоксальное название. И казалось бы, такое странное представление о счастье. Но смотрите, в итоге жизнь моих героев сложилась так, как задумывали они сами, а не так, как им навязывали извне. Эпоха ломала их о колено – они не сломались. Эпоха предлагала им быть одними – они становились другими. Им нужно было преодолевать ту природную мягкость, которая есть у каждого с рождения, и стать жёсткими. Не жестокими, а именно твёрдыми и жёсткими.

– Вы говорите скорее о силе духа и о том, как остаться собой в самые тяжёлые времена. Весной 2022 года есть ощущение, что быть счастливым – это… стыдно.

– Название «Счастливая жизнь» не относится к каждому конкретному моменту в биографии героев. Речь идёт о том, что их жизнь состоялась как целое. А в каждый момент, разумеется, были потрясения, разочарования, чувство отчаяния, погружение в бездну. Например, Теодор рассказывает, как он вернулся в Вильнюс искать свою младшую сестру. Чекисты разрешили ей остаться там, тем самым её погубили. Когда пришли немцы, те, кто эмигрировал, спаслись, а те, кто остался, погибли. Эта трагедия вызвала в нём такое озлобление, что он еле смог начать заново жить. Нет, счастье не в каждый данный момент. Я тоже не представляю себе, как быть счастливым в эту минуту. Стыд – это очень важная часть нашей внутренней жизни. А вот отчаяние разрушает. Это бездна. В бездну прыгать не надо.

Кстати, на эту тему у меня был разговор с Шаниным, когда я ему сказал, что хочу серию назвать «Счастливая жизнь». Он поднял меня на смех: какое счастье?! Я объяснил, он взял время подумать и в конце концов принял это название. Счастье – это не удача, это не безмятежное существование. Счастье – это быть тем, кем тебе на роду написано. Кем ты сам счёл нужным стать.

– А разве этому не могут помешать внешние обстоятельства?

– Могут. Но я беру тех героев, кому не помешали. Может быть, это исключения из правил, а может быть, и нет. Я же не социолог, не беру большой срез общества и не подсчитываю, скольким процентам удалось и не удалось. Просто пишу о тех сильных личностях, которые прошли сквозь все и осуществились. И мне бы хотелось, чтобы мы были отчасти похожи на них и все испытания нам давали силу, а не отбирали её.

Фото: Агентство «Москва»

Человек сильнее боли

– Читаешь книги этого цикла – и создаётся впечатление, что вы давно знакомы с героями и хорошо их знаете лично. Это так?

– Да, чтобы написать такую книжку, одного большого интервью мало. Нужно глубокое понимание этих людей, для этого требуются годы общения. С Инной мы познакомились в 2004-м, когда я снимал в Пекине фильм о национальной библиотеке и она была одной из героинь. Мы разговорились, я познакомился с её мамой, которой было под 100 лет. С Жоржем Нива познакомился вообще в 1986-м, и мы до сих пор дружим. Что касается Шанина, то тоже, наверное, с середины нулевых знакомы. Поэтому, когда я брал интервью для книг, я уже их хорошо знал, а иногда даже что-то помнил лучше, чем они. Моя задача была – построить этот разговор, чтобы чувствовалось живое дыхание. Я не хотел, чтобы получились мемуары. Мемуары – это когда человек рассказывает о прожитой жизни тем, кто уже о нём что-то слышал и кому он интересен. А я задумывал динамичную повесть, которая читалась бы как художественное произведение и увлекала бы даже тех читателей, которые про этих героев не слышали.

– Режиссёр-документалист Сергей Мирошниченко находит у героев точку боли и на этом строит драматургию своих фильмов. Какой метод работы у вас?

– Прежде всего я нахожу путеводную нить. Боль… Да, это важнейшее условие драматургии. Кстати, сцены насилия появляются в искусстве не потому, что автор оправдывает насилие, а потому, что без сильных конфликтов, борьбы добра со злом нет истории. Но для меня всё-таки важно, чтобы была не просто боль, а чтобы из этой боли был выход. Боли и так много. Если нет преодоления и нет личности, которая сильнее боли, то, наверное, этот замысел окажется не так важен для читателей.

Той страны, в которой ты родился, больше нет

– Все ваши герои переживали эмиграцию? То, что мы чувствуем сейчас, они уже не раз через это проходили?

– Прежде всего некоторые из них проходят через эти потрясения сейчас вместе с нами. Шанина уже нет. А в ретроспективе что-то подобное переживала Инна Ли, прошедшая через заключение и перевоспитание. Она даже была недолгое время хунвейбинкой. Вообще парадоксально, что люди готовы рассказывать о себе не только приятное, но и сомнительное. Конечно, Инна никогда не участвовала в погромах, но к хунвейбинскому движению в юности примкнула. Или давайте представим себя на месте Теодора Шанина. Вот он живёт в Вильно, у него обеспеченная семья, дом – полная чаша, отец – бывший эсер. Вдруг меняется власть. Его родной город то становится польской территорией, то советской, то возвращается к Литве, то вводятся советские войска. Внезапно все сливки общества вдруг оказываются в изгнании. Мать с сыном высылают на Алтай, а отца – в другом направлении. Представляете, какие у этих людей были переживания? Той страны, в которой ты родился, больше нет. Ты лишён тех опор, на которые ты надеялся, вообще всего. Иногда приходилось красть хлеб. Но ведь выжили, состоялись. Этот опыт скорее вдохновляющий, чем разочаровывающий.

– Вам не кажется, что история повторяется: первая волна эмиграции русских интеллигентов сто лет назад рифмуется с нынешним отъездом многих людей культуры – Людмилы Улицкой, Чулпан Хаматовой, Земфиры и других?

– Пока об этом говорить рано. Я не хотел бы никого осуждать – ни тех, кто остался, ни тех, кто уехал, ни тех, кто пока ничего для себя не решил. Любой выбор будет нелёгким, любой предполагает цену вопроса. Возможность отъезда – это привилегия. Хотя это будет тяжелейшая привилегия, за которую придётся платить. Кто-то не может уехать, кто-то не хочет, кто-то должен остаться с родителем, кто-то с детьми, у кого-то нет денег вообще для того, чтобы хотя бы предпринять попытку, кто-то будет вынужден вернуться из тех, кто уехал, потому что просто не найдут себе место в этой новой жизни. Мы – те, кто остались, и я надеюсь, что мы как минимум не перессоримся.

– Как вы считаете, исторические события становятся поколенческими травмами и надолго оседают в национальном менталитете?

– Да, если мы не прорабатываем свои травмы, они остаются с нами надолго. Я боюсь слова «менталитет», потому что им обозначают разные вещи. Но скажем так: национальная традиция существует. Это то, к чему мы привыкли в результате исторического опыта, или то, что передаётся из поколения в поколение. Но это не значит, что травмы где-то там записываются в генетическом коде, скорее просто передача неких привычек и стратегий выживания в семье.

Молиться на флаг – это почти кощунство

– Владимир Мединский недавно предложил начинать учебный день в школах с молитвы, посвящённой славе России и её флагу. При этом он сослался на аналогичный ритуал в США. Что вы думаете об этой инициативе?

– Америка – глубоко религиозная страна, в отличие от Старой Европы, но там нет молитвы на флаг. Вообще на флаг молиться нельзя, потому что это не религиозная святыня, а гражданская. Флаг можно уважать, можно ему радоваться, но не молиться – это почти кощунство.

– А что вы думаете про уроки пропаганды в школах, которые проводятся для 7–11-х классов?

– Школа – сильный институт, она много чего может. Но школа слабее, чем семья, слабее, чем жизнь. Вот я учился в школе, где мне рассказывали о том, что Советский Союз – лучшая страна в мире, что здесь все живут самой сытной и самой справедливой жизнью, что Америка – наш главный враг. Ну хорошо, говорили и говорили. Но вырос ли я полноценным советским патриотом? Нет, не вырос. Хотя я до поры до времени эту идеологию разделял. У меня была обычная советская семья, не оппозиционная. Но дальше жизненный опыт оказался иным, и то, что мне в голову закладывали – все рухнуло. Поэтому тут всё зависит от установок в семье и последующего опыта. Неважно, какие взгляды в семье преобладают, главное, чтобы родители развивали в ребёнке навыки критического мышления. Тогда он справится с любым потоком. Если нет, то даже без уроков пропаганды ребёнок все равно будет подхватывать ту волну, что несёт большинство, будет следовать общественному мнению, а не своему собственному взгляду.

– Будет ли в литературе вводиться цензура?

– Кто её знает. Цензура новостная и так есть. Дело писателя – писать. И в этом смысле всё, что было недостатком его профессии в нынешних условиях, становится его преимуществом. Книжные тиражи не такие большие, чтобы их опасались. Чтобы писать, не нужно финансирование. Когда встанет вопрос, где публиковать – будем надеяться, что какие-то издательства сохранятся. Кто-то будет издаваться в электронном формате, кто-то – публиковаться на «Ридеро» (сайт для независимых авторов. – Ред.). Не исключаю, что возникнут какие-то небольшие эмигрантские издательства, где будут печатать рукописи оставшихся здесь писателей. Легко точно не будет никому ни в какой сфере.

– Что для вас значит любить Россию?

– Любить страну не значит любить государство. Любить Россию не значит принять и оправдать все происходящее здесь. Любить страну не значит принимать мнение современников, даже если это мнение большинства. Любить – это иногда страдать, всерьёз и глубоко. Мы же не можем страдать из-за того, что у нас не складываются отношения с тем, кто нам безразличен. Мы страдаем, только если человек нам родной. Сегодня родная культура вот так обернулась, вот так она с нами поступила. Любовь от этого не исчезает. Даже чувство стыда не может разрушить чувство любви. Любовь сильнее всегда. Хотя, наверное, сегодня громко и вслух об этом говорить не очень уместно.

– Как остаться собой во времена потрясений и турбулентности?

– Честно говоря, не знаю. Я не только испытываю мучительный стыд, но и выясняю отношения с собой. Пытаюсь понять, в чем моё внутреннее потрясение: где я сочувствую другим, а где эгоистически сосредоточен на себе. Это тоже надо проговорить, но не в публичной сфере, а наедине с самим собой. Публичную исповедь я не люблю. Мне кажется, в тяжёлые время разобраться с самим собой тоже полезно, понять, что менять не только в культуре, не только в политике, не только в устройстве жизни, но и в самом себе. Это очень важный вопрос, его полезно себе задать.

Теги: #книги

Рубрика: Культура и ТВ

Поделиться статьей